Мартина Моно - Нормандия - Неман

— Ты поедешь! — сказал Бенуа. — И не скандаль.

Вдруг вдали послышался странный шум. Потом воцарилась напряженная, хрупкая тишина. Затем началось настоящее светопредставление. По всей линии фронта тысячи орудий, тяжелые позади, легкие впереди, вся советская артиллерия прорыва заговорила своим громовым голосом. Из тысячи жерл вырывался огонь, железо, смерть. Все вокруг перестало существовать, кроме этого потока чугуна и стали, этого непрерывного яростного грохота.

Французы застыли, словно пригвожденные к месту. Небо над их головами гудело от множества моторов. Самолеты, группами по пятнадцать машин, уходили к немецким позициям. Опытным ухом Бенуа слушал, моторы.

— «П-2», — отмечал он, — и «ла-5», сопровождающие, а вот и «яки».

Казаль глухо ругался.

— Все ясно…

— Да, сказал Бенуа. — Наступление!

Они вынуждены были почти кричать, чтобы слышать друг друга. Казалось, комната находится в центре огромного завода. Волна за волной, над ними непрерывно проходили самолеты. Бенуа побежал к двери.

— Вас это беспокоит, ребята, — бросил он, выходя. — Я иду за новостями!

В своем кабинете Флавье вцепился в телефон, пытаясь сквозь страшный гул разобрать слова, идущие с другого конца провода.

— Да! Понял… Повторите!.. Понял!..

Бенуа ворвался в кабинет в тот момент, когда Флавье положил трубку.

Он заговорил без церемоний:

— Генеральное наступление?

— Русские решили прорвать оборону на Немане, — сказал Флавье.

Во взгляде, который бросил на него Бенуа, было что-то очень похожее на ненависть.

— И вы нас не предупредили?

Флавье взорвался:

— Я ничего не знал!

Но Бенуа его не слушал. Нахмурившись, с презрительной улыбкой на губах, он продолжал свою мысль:

— И вы ничего не сказали! Смотрели, как мы возимся с чемоданами и садимся в автобус!

— Я ничего не знал, — повторил Флавье, четко произнося каждый слог. — Вы получили отпуск, и никто не может помешать вам уехать.

— В день наступления! — взорвался Бенуа. — Видели вы что-нибудь подобное?

— Я не вижу в этом ничего особенного, — сказал Флавье, — но вам никто не запрещает видеть.

Бенуа глубоко вздохнул.

— Хорошо! Нечего терять время на пустые разговоры. Лучше дайте мне указания.

С лица Флавье немного сошло напряжение.

— Полковник просит тройной патруль для прикрытия…

— Отлично! — оборвал Бенуа. — Куда я должен его вести?

— Поведу я, — ответил Флавье.

Они снова сошлись лицом к лицу. Между ними всегда клокотал гнев, подобный готовому к прыжку зверю. Он подстерегал их своими полузакрытыми глазами, ожидая слабости, которая бросила бы их в его пасть.

— Вы!:—сказал Бенуа тоном, заносчивость которого он сам не мог бы измерить.

Флавье не сделал ни одного движения.

— Я, — холодно сказал он. — Потому что я командир «Нормандии».

Несмотря на грохот артиллерии, он не повысил голоса. Бенуа должен был наклониться, чтобы расслы» шать его слова.

— Это будет трудно. Я не обязываю вас ни к чему. Но я предпочел бы взять лучших: Леметр, Вильмон, Казаль и вы, Бенуа.

Бенуа закрыл глаза. Но всего лишь на какую-то долю секунды.

Когда он вошел, летчики ни о чем его не спросили. Достаточно было посмотреть на него. Один Лирон, казалось, ничем не интересовался. Он неподвижно сидел на том же месте, не снимая руки с чемодана.

— Ну, — сказал Бенуа, — русские форсируют Неман.

Вильмон протяжно свистнул.

— Значит, это прорыв?

— Они наносят мощный удар. Мы сегодня — эскадрилья прикрытия. Флавье хочет, чтобы в нее вошли старички… А поведет он сам!

— Почему он? — спросил Казаль.

— Почему? — ухмыльнулся Бенуа. — Да чтобы показать нам, на что он способен.

Вильмон возразил:

— С тех пор как Флавье приехал, он сбил двух фрицев. Я не питаю к нему ни малейшей симпатии, но в бою, мне кажется, он стоящий парень.

— Да, — сказал Бенуа, — стоящий парень… Что ж, ты скоро посмеешься, мой старикашка… Потому что он попытается тебя в этом убедить. И он сломает себе шею.

— Почему ты решил, что будут бесполезные потери?

Это спросил Леметр.

— Я в этом так же уверен, как в том, что дважды два— четыре, — ответил Бенуа.

Стало тихо. Все летчики знали, что хотел сказать Бенуа. Сегодня вечером с доски будут стерты новые имена. Мое, твое — кто может угадать? Первым заговорил Вильмон.

— Ладно! Это грустно, но мы не можем отказаться.

Бенуа улыбнулся.

— Еще бы! Я хорошо знаю вас всех… И я сказал Флавье, что мы в его распоряжении.

— Кроме меня, — произнес Лирон.

Все остолбенели. Лирон не прокричал это, скорее, сказал совсем не громко. Но в его голосе прозвучала интонация какой-то безысходности. Леметр почувствовал, как его сердце сжалось от гнева и жалости одновременно. «Он похож на человека, тонущего на глубине в двадцать сантиметров, который нарочно держит голову в воде, — подумал он, — Самое страшное отчаяние — то, которое осознано и принято. Лирон бежит не от смерти — он убьет себя и без того, — будь то алкоголь, наркотик или револьвер. Он бежит от страха!»

— Русские дали мне отпуск, — сказал Лирон. — Я им воспользуюсь. Независимо от наступления.

Бенуа смотрел на него с каким-то диким удивлением. У него не было таланта Марселэна, который знал, что коллективы складываются из индивидуальностей. Для Бенуа его эскадрилья была его эскадрильей. «Старички» были «старичками». Думая о Лироне, он переживал то же чувство оцепенения, какое испытавает хирург, обнаружив гангрену на здоровом теле. Он ни на секунду не допускал мысли о том, что его товарищи могут реагировать на наступление иначе, чем он сам. Ему стало как-то не по себе, будто его предали.

Леметр подошел к Лирону. Даже если это ничего не изменит, нужно испытать последнее средство. «Неоказание помощи перед лицом угрозы смерти…» — гласит уголовный кодекс. Если Лирон с упорством слабых уже вжился в состояние, которое для себя выбрал, то в нем он был гораздо ближе к смерти, чем в своем «яке». Несомненно, в один прекрасный день его кто-то убьет. Кто-то, от кого он никогда не сможет убежать, кто не простит ему, — кто-то, кого зовут Лирон.

— Господин капитан, — тихо сказал он, — вы в самом деле поедете один?

Лирон поднял на него пустые глаза. Такой взгляд, должно быть ,бывает у человека под пыткой, когда палач уже настолько истерзал его, что душа расстается с телом.

— Да, один! — сказал он. — А почему я не могу этого сделать? У меня свои планы, Леметр, я уезжаю. — И он поник, безутешно вздохнув.--Мне страши®. понимаете, мне страшно..; Я дрожу каждый раз, когда лечу на задание… Я больше не могу.

Вдруг он встрепенулся, посмотрел на окружавшие его взволнованные лица и сказал, словно констатируя очевидный факт (так говорят: «идет дождь» или «нужно идти за земляникой»):