Виталий Мелентьев - Фронтовичка

Горло перехватила судорога, и она замолчала. В комнате было тихо. За окном слышались торопливые шаги, поскрипывание снега и чистый, веселый девичий смех. Она вспомнила лес, цепочку трупов и, привычно ожидая боль в затылке, откинув назад голову, глубоко вздохнула.

— А ну-ка, спойте еще, — грубовато приказал невидимый мужчина.

Валя вздрогнула, обернулась и только после этого опустила ногу со скамьи. Гитара глухо загудела. Боль в затылке так и не пришла.

Сзади, прислонившись к притолоке, стоял невысокий командир в растоптанных, огромных валенках, в новеньком снаряжении и с шапкой-ушанкой в руке. Его лица Валя не разглядела. Когда он вошел, Валя не заметила, и это особенно смутило ее. Она потупилась и ответила:

— Ведь я, собственно, не пою…

— Спойте, спойте! Я сам слышал, — сказал командир все так же требовательно, подождал несколько секунд и уже совсем сердито добавил: — Что же, приказывать нужно? Да?

Она не знала, как ей вести себя в таких случаях, но твердо помнила, что приказ командира — закон для подчиненного. И хотя этот неприятный мужчина был как будто бы и не ее командиром, она все-таки растерянно пожала плечами и подняла голову.

— Спойте что-нибудь современное. Лариса, иди-ка, послушаем.

Мужчина уселся на один из топчанов, а напротив него присела уже одетая в гимнастерку безбровая и розовая стряпуха.

«Подумать только! — мысленно усмехнулась Валя. — И она-то Лариса!»

Валя присела на лавку, забросила ногу на ногу и начала было песню о синем платочке, но мужчина досадливо перебил ее:

— Ну, это избито…

Валя пожала плечами и, мельком взглянув на Ларису, чуть не расхохоталась: та сидела, скрестив руки на массивной груди, и, плотно сжав губы, не сводила с Вали маленьких, осуждающих глаз.

«Попадись такой…» — подумала Валя и, неожиданно успокоившись, легко и просто, как когда-то в госпитале, запела шевченковскую песню:

Растрепанный командир одобрительно кивал головой, сосредоточенно рассматривая недавно вымытый пол.

«Экий ценитель», — рассердилась Валя и, оборвав песню, запела другую:

Через мгновение ей стало весело, и она играла уже с удовольствием. Лариса разжала губы и смотрела на Валю не то с восхищением, не то с недоумением, словно не веря, что Валя — это Валя. И так почему-то стало неприятно это недоверие, что Валя, сразу же оборвав песню, встала и, повесив гитару на место, сказала:

— Вот и все. Концерт окончен.

— Да нет, — рассмеялся командир. — Не все. Вы плясать умеете?

— Как это — плясать? — удивилась Валя.

— Ну так. Русские народные танцы и пляски или танцы народов СССР?

— Понятия не имею…

— А бальные танцуете?

— Танцую.

Выяснив, куда направлена Валя Радионова на работу, командир вначале пожал ей руку, надел шапку, потом снял ее и сказал:

— Так вот, я думаю, что вы будете работать у нас в ансамбле. Понимаете, — доверительно сказал он, — у нас одну солистку забрали в армейский. Вот на ее место я вас и возьму.

— Да, но я же прислана в разведотдел.

— Неважно. Машинистку подобрать легче, чем солистку. До свидания.

Командир церемонно поклонился и на этот раз надел шапку только в кухне. Валя растерянно посмотрела ему вслед и опять пожала плечами.

— Ты что… артисткой работала? — все так же раздраженного теперь еще и завистливо спросила Лариса.

— Нет… хотя… вообще-то… — тянула Валя и наконец спросила: — А кто он такой?

— Этот-то? Начальник клуба нашего. Дивизионного. Очень вежливый. — Лариса помолчала, приглядываясь к Вале, и вдруг резко сказала: — Ну, иди-ка спать. На печку залазь. Там спать будешь.

Валя хотела было возразить… но, осмотревшись, поняла, что все лавки и топчаны заняты. Вздохнув, она полезла на печь. Там было не просто тепло, а даже жарко. Лежавшая рядом Лариса разморенно вздыхала и часто вытирала пот. Даже в темноте ее широкоскулое лицо казалось розовым. Валя ворочалась, стараясь выбрать местечко попрохладней, и наконец, не выдержав, разделась до рубашки. Лариса оценивающе покосилась на ее ладно сбитую, полную, но с тонкой талией фигурку, вздохнула и, усмехаясь, сказала:

— А я б на твоем месте не ходила в этот ансамбль.

— Почему? — хмуро спросила Валя.

— Ну, первое, там вечно на виду у мужиков будешь — спокоя не жди. А второе, как станем на позиции — это ж все время по передовой шастать придется. А машинистка — та в тепле, на одном месте, и когда еще тот снаряд прилетит или, к примеру, авиация. Да ведь и своего парня найти можно.

— Скажи, — резко, с придыханием спросила Валя, — ты еще о чем-нибудь, кроме как о мужчинах, думать умеешь? Я, конечно, исключаю военторг.

Лариса наморщила узкий лоб, словно ей захотелось чихнуть, потом прищурилась и шумно повернулась спиной к Вале.

В кухню вошли сразу несколько девушек, и кто-то из них крикнул:

— Ларка, есть хочу! Ты что, спишь, Ларка?

Лариса молчала. Валя слышала, как девушки топают промерзшими ногами, как двигают заслонками и чугунами с чаем и картошкой. Тут только вспомнилось, что-она так ничего и не ела, и под ложечкой заныло. Потом пришли новые девушки, и кто-то из них полез на печку. Увидев Валю, долго рассматривал ее и, спрыгнув, пропищал:

— Девчата, новенькая прибыла.

— Смотри-ка, сразу к Ларке подмазалась. На печь залезла.

Внизу засмеялись, и Валя смущенно закусила губу. Лариса поворочала могучими боками, шумно вздохнула — и внизу опять рассмеялись.

Валя слушала этот смех, слушала Ларисино сопение и уже знала: она пойдет в ансамбль. Она будет возле огня.

После пяти уроков начальника дивизионного клуба Валя Радионова овладела чардашем и татарским танцем, усовершенствовала исполнение русской пляски. На просмотре могучий коллектив ансамбля — баянист Вася (он же «художественное слово»), аккордеонист и конферансье Виктор, балерина и непременная участница скетчей Лия, исполнительница жанровых песенок и одновременно художница Женя — одобрили Валины успехи и решили: поскольку танцевать Радионовой придется все равно не часто, выпускать на сцену ее можно.

Аккордеонист Виктор сразу же предложил Вале прорепетировать с ним небольшой дуэтик.

— Понимаешь, что-нибудь такое, испанское… — доверительно шептал он.

Высокий, худой, с бледным, нервным лицом, Виктор мог бы понравиться Вале своей явно артистической необычностью, если бы не его бритая бугроватая голова. По вечерам на ней отсвечивали блики часто вспыхивающей лампочки. Это было неприятно, и Валя спросила у Ларисы, почему он бреет голову.

— Раньше он при волосах ходил, — поджимая губы, объяснила Лариса. — Только вши у него заводятся. Потому и бреется.