Сергей Мартьянов - Надпись на камне

Начальником пограничной заставы мы ехали по горному ущелью вдоль берега быстрой мутной реки. Я впервые был в этих местах и с любопытством осматривался по сторонам. Всю дорогу не покидало такое ощущение, будто мы попали в мертвое царство. Ни деревца, ни кустика, ни звука, ни одного живого существа. Мрачные голые скалы, иссеченные морщинами, возвышались слева и справа.

Несколько раз я пытался заговорить со своим попутчиком, но он отмалчивался или отвечал односложно, нехотя и все глядел вперед, не меняя выражения лица. «Здесь поживешь, так и говорить разучишься», — с досадой подумал я.

Постепенно и мною овладело безразличие ко всему. Камень, камень и камень. Он давил, сковывал, тяжким гнетом ложился на душу. В этом извечно суровом мире человек казался крошечным и никчемным.

Вдруг... Что это? Рядом с тропой показался большой валун, словно боевой дозор, выступивший вперед из общего тесного строя скал. На его груди, словно закованной в панцирь, неровно, торопливо, но довольно отчетливо были нацарапаны слова: «Брат за брата». Откуда взялись они, эти слова, кто оставил их здесь, в пустынном краю?

Я приостановил коня и спросил об этом начальника.

Глаза его были задумчивы.

— Это о братьях Рублевых, пограничниках нашей заставы.

Видя мое нетерпение, он слез с коня и предложил отдохнуть.

...Майской ночью тысяча девятьсот тридцатого года боец Василий Рублев выехал на охрану границы и не вернулся. Утром его нашли на берегу реки, недалеко от серого камня. Рублев лежал в луже крови, стиснув руками горло человека в изорванном халате и английских армейских бриджах. В те годы басмаческие шайки часто переходили границу, грабили кишлаки и аулы. На берегу валялось еще четверо убитых. В груди пограничника торчала рукоятка кинжала. Рядом лежала зеленая фуражка с коротким приплюснутым козырьком. А винтовки Рублева нигде не оказалось. Видимо, ее унесли с собой оставшиеся в живых. От места схватки к реке вели конские следы. На той стороне начиналась чужая земля.

Василия Рублева похоронили с воинскими почестями. Его отцу послали телеграмму: «Ваш сын погиб смертью храбрых при охране государственной границы Советского Союза».

Прошло два месяца. На заставу приехал отец Рублева с младшим сыном Борисом.

— Вот привез вам солдата. Нарком разрешил,— сказал Никодим Аверьянович, строго поглядывая на сына. Старик был крепкий, с выправкой бывалого солдата. Как потом выяснилось, он воевал еще в Порт-Артуре.

Начальник знал о решении наркома удовлетворить просьбу Рублевых и сердечно пожал руки — сначала отцу, потом сыну.

— -Значит, на смену брату? — спросил он, осматривая тщедушную, узкоплечую фигуру юноши, на котором новенькая гимнастерка топорщилась, словно была сшита из жести.

— Уж так получилось, товарищ командир. Надо, вот и приехал, — ответил Рублев, невольно робея под внимательным взглядом начальника. Но тот не сказал ни слова насчет его выправки, зная, что новички нередко имеют такой вид. Он только чуть улыбнулся и переспросил:

— Надо, говорите? Это верно. Родина у нас одна, а врагов у нее много.

На другой день отца и сына Рублевых повели к серому камню.

— Здесь, значит? — хмуро спросил Никодим Аверьянович и стянул с головы фуражку. Начальник молча кивнул. Вокруг стояли пограничники и тоже молчали.

— Эх, Василий, Василий, нехорошо получилось,— проговорил старик, и все увидели, как дрогнуло его суровое лицо.

Глухо и монотонно шумела река. Вырвавшись из ущелья, она текла дальше на север и там бесследно исчезала в песках.

Вот так же бесследно исчез и убийца Василия Рублева с его винтовкой.

Начальник заставы подробно рассказал приехавшим, как служил пограничник Рублев, как погиб в неравном бою и сколько врагов уничтожил в той схватке.

— Надо бы вручить вам оружие брата, — обращаясь к Борису, закончил речь командир, — но врагам удалось захватить винтовку Рублева. Поэтому передаю вам его фуражку. Носите с честью.

Борис бережно принял фуражку, погладил короткий приплюснутый козырек и у всех на виду размашисто, по-хозяйски надел на свою стриженую голову.

— Спасибо, товарищ командир. Как-нибудь справлюсь, — негромко сказал он.

— Не как-нибудь, а по-нашему, по-рублевскому! — вскипел Никодим Аверьянович. — Чтобы знали враги, что не все Рублевы перевелись на земле.

Через три дня отец уехал домой, а сын остался служить на заставе. Он крепко подружился с Захаром Перепичкой, опытным пограничником и лихим кавалеристом, которого все на заставе звали Захаром Беркутом за его хищную силу, за орлиную смелость и хватку.

— Беру над тобой шефство, хлопец, — сказал Захар молодому Рублеву в первый день их знакомства. — Я твоего брата здорово уважал. И батька у тебя, видать, бывалый солдат. Понял?

— Я понимаю... — смущенно пробормотал Борис.

— Застава у нас знаменитая, не разлюбишь до самой смерти. Понял?

— Понял. Вот только места у вас очень уж пустынные. Все камни да камни.

— Зато наши, — отрезал Захар и вдруг шлепнул Рублева по животу: — А ну, подтянись! Выше голову!

Прошло еще десять месяцев. И вот случилось то, о чем поведала надпись на камне.

Стояла майская ночь, и на том самом месте, где год назад погиб Василий Рублев, несли службу Борис и Захар Перепичка. Уже пятый час они лежали у серого камня, прислушиваясь к безмолвию ночи. Нестерпимо хотелось курить, поразмять ноги, но рядом была граница.

К утру подул свежий ветер, небо на востоке стало бледнеть. Одна за другой гасли звезды, только луна, холодная и молчаливая, еще висела над вершинами гор.

Монотонно и глухо шумела река, стиснутая ущельем. Как не похожа она была на родную полноводную Волгу! Там, в далеком приволжском городе, родился и вырос Борис. Там они бегали с братом на реку, плавали на Нижний остров, с завистью смотрели на белые нарядные пароходы. Поздними вечерами, когда зажигались огни на палубах и в каютах, пароходы казались еще красивее.

Мысли Бориса прервал осторожно брошенный в спину камешек. Захар Перепичка подавал условный сигнал: «Внимание!»

Борис прислушался. Над рекой поднимался туман. Он скрадывал звуки, но все-таки Борис расслышал шум, доносившийся со стороны реки. Шум приближался. Вскоре на берегу возникли какие-то тени. Они, как призраки, выплывали из тумана и постепенно приобретали очертания людей и лошадей. Пятнадцать всадников насчитал Борис.

Всадники выезжали на нашу землю.

«Нахально действуют», — подумал Рублев, видя, как басмачи похлопывали по конским шеям. За десять месяцев службы ему не раз приходилось бывать в перестрелках, и все же неприятный холодок пробежал по его спине.

— Это передовой дозор, — тихо проговорил Захар, пристально вглядываясь в басмачей. — За ними жди всю банду.