Карел Рихтер - Совсем другое небо (сборник)

Через речку вели узенькие мостки. На том берегу среди ольх пряталась маленькая деревенская лесопилка. Пелишек въехал во двор, бросил велосипед и ворвался в сарай, где стояла механическая пила. Оттуда доносились удары молота.

— А, пан Пелишек, — произнес откуда-то из сумрака хозяин лесопилки. — Добро пожаловать дорогому гостю…

— Янек!.. — крикнул Пелишек. — Янек здесь!

— Какой Янек? — спросил хозяин.

— Да брат же твой, дружище! — затряс его почтальон.

Пленные уселись на вытоптанном скотом мокром участке загона, где им наспех набросали несколько охапок соломы.

Они открывали свои полотняные мешки, зачерпывали там горсть гнилого овса и осторожно, стараясь не потерять ни зернышка, несли овес ко рту. У ограждения столпилась вся деревня. Видя, как худые мужские руки зачерпывали горстями овес, люди не могли сдержать слез. Они передали в загон продукты — куски хлеба, булки, сахар. Те, кто ничего не прихватил с собой, бежали домой и там спеша открывали кладовки и тайники.

Худой паренек из первой пары механически откусывал от куска хлеба. Он уже, видимо, не отдавал себе отчета в том, что ест. У него, наверное, началась лихорадка. Он весь дрожал и глазами искал кого-то среди людей за барьером. Потом вдруг перестал жевать, рука его с хлебом бессильно упала на колени. Это произошло в тот момент, когда среди людей за барьером появился Пелишек, а рядом с ним — лесопильщик…

А теперь про машину… Совершенно обыкновенный, весь залатанный, потрепанный военный грузовик. Никто в деревне еще не знал о его существовании, но машина уже была почти здесь. Она как раз миновала камыши у берега пруда и приближалась к деревне как грозовая туча. Под тентом развалились три солдата. Чему-то смеются. В кабине офицер. Офицерик. Очень маленького роста. Такие из-за своего комплекса неполноценности хуже всего…

Янек, не спуская глаз с охранника, постепенно продвигался сантиметр за сантиметром ближе к барьеру. Дальше уже нельзя. Может, это все… лишь сон?..

На задах деревни прохрипел грузовик. Вся деревня обернулась на рев мотора. Из машины выскочил офицер. Охранники замешкались. Пленные перестали есть. И Ян тоже… смотрел… И в эту минуту руки брата как клещи схватили его и перетащили через барьер. Вокруг Яна выросла стена незнакомых людей. Расплывающихся лиц. Кто-то тряс его. Нет, не тряс — это с него стаскивали тряпки. Он почувствовал на ногах что-то холодное и твердое и не сразу понял, что это сапоги. Кто-то накинул ему на плечи плащ почтальона, нахлобучил на голову почтовую фуражку…

Грузовик стоял на шоссе. Три солдата возле него уже не смеялись. Они наставили автоматы на людей вокруг загона. Карлик офицер размахивал оружием. Пленных построили парами, и охранник, шедший на марше в конце колонны, начал считать. Пересчитал еще раз…

— Одного нет, — шепнул он капралу.

Они стали считать еще раз вместе. Капрал не терял присутствия духа и отрапортовал согласно инструкции: все в порядке. Офицерик долго проверял бумаги: цифры не совпадали с наличием. Наконец он возвратил бумаги капралу.

Пленные стояли в загоне… Одна пара была неполной…

А в углу загона лежал оставленный Яном мешочек с овсом. Когда офицерик заметил это, глаза его зажглись злорадством.

— Все в порядке? — спросил он капрала еще раз.

— Да.

— А это что? — офицерик указал на улику.

Капрал начал усиленно соображать, но, прежде чем ему что-нибудь пришло в голову, от колонны отделился седой пленный в обгоревшей шинели, спотыкающейся походкой направился в угол загона и, подняв мешок, натянул на себя его веревочные лямки. Капрал облегченно вздохнул.

— Na gut, — проговорил офицер. — Но не думайте, что вы легко отделаетесь. Я подам рапорт…

Сорок девять измученных до предела мужчин стояли по стойке «смирно», а один крохотный человечек, заложив руки за спину и испытывая блаженное чувство колоссального превосходства, прогуливался перед ними, вглядываясь в их лица. И вдруг на его лице отразилась нескрываемая радость. Он прыгнул вперед и вытащил из шеренги седого пленного с мешком Яна за спиной. Свой же, наполненный продуктами сельчан, седой пленный тщетно пытался прикрыть полой драной шинели.

Представьте себе эти два мешка из грубой льняной ткани! Они лежали у ног седого человека в обгоревшей шинели. Один из автоматчиков переводил на плохой чешский язык слова офицера:

— Один русский бандит убежал. Если он через три минуты не вернется, другой бандит, который ему помогал, будет расстрелян.

Представьте себе часы на руке у офицера. Секундная стрелка этих часов не знала милосердия. Ян как будто видел, как она перепрыгивала с деления на деление. Он будто слышал тиканье механизма, приводившего ее в движение. Это тиканье, как удары кувалды, билось в его мозгу. И опять перед его глазами пронеслись картины прошлого. Вот он бежит через молодые посадки и высокий лес. И видит свою мать. Мамочка!..

— Одна минута, — металлическим голосом произнес распорядитель жизни и смерти.

«Ты что тут делаешь, сынок?» — «Я… мамочка…» — «Ты опять убежал из школы?..» — «Мамочка, не сердись, я… я должен…»

Мать протягивает к нему руку и гладит его по лицу жесткой, потрескавшейся ладонью. «Из школы нельзя бегать, мальчик… Вернись… И извинись перед паном директором…»

— Две минуты, — произнес карлик офицер и вынул из кобуры парабеллум.

— К черту! Ты должен выдержать! Выдержать!!! — шепнул ему брат, но Ян его не слышал. Мысленно он уже плелся со своим товарищем во главе колонны.

— Что бы ты… — проговорил он. — Что бы ты сделал… на моем месте?..

Казалось, он не дождется ответа, но седой все-таки открыл рот. «Не так много осталось… что мы еще можем сделать…» — сказал он.

— Еще пятнадцать секунд, — произнес тот, который из-за своего малого роста никогда не знал покоя, и приставил пистолет к седому затылку.

В этот момент Ян отпустил руку брата, скинул с плеч почтальонский плащ, снял с головы фуражку и, преодолев барьер, медленно пошел к центру загона. Подходя все ближе к седому русскому, он смотрел ему прямо в глаза.

Он не говорил никому ни слова, так как знал, что все равно сделает это. Не раз ему хотелось поделиться своим замыслом с матерью, но в самый последний момент всегда воздерживался от этого. Он знал, что мать рассказала бы отцу, а тот, конечно, запретил бы ему эту затею. «Тебе в голову приходят одни дурацкие идеи!» — сказал бы отец.

Итак, он никому не проговорился. И вот как-то раз, в пятницу, сидя в полном одиночестве в комнате, принадлежащей теперь ему, ему одному, он взглянул на фотографию брата, висевшую над его постелью, которая уже давно не разбиралась, и вдруг понял, что больше не может ждать ни одного дня. Он сказал родителям, что в субботу едет со школой на экскурсию «по родному краю», продал Губачеку из седьмого «А» свою коллекцию марок и утром, на рассвете, сел в поезд, который провез его через четвертую часть территории республики и доставил сюда, в это место, где было совсем другое, чем над их домом, небо.