Карел Рихтер - Совсем другое небо (сборник)

Вымыслы об орлах, покорителях неба, суперменах больше подходят для детективов. Мы же — просто летчики со всеми присущими людям слабостями и достоинствами. Но все же что-то нас к этой серебристой машине притягивает. Если человек живет настоящей полнокровной жизнью, он обязательно участвует в какой-нибудь борьбе, будь то на земле или в воздухе. А полеты в воздухе с самого начала были борьбой, испытанием самого себя, измерением соотношения сил человека и природы.

В нашей работе нельзя ничего переоценивать или недооценивать, потому что только из этого равновесия отступлений и побед складывается наша уверенность в том, что каждый полет пройдет нормально. Воздух, ветер и тучи представляют собой большую силу, перед которой иногда нам приходится покорно отступать. Но это не поражение, это только необходимость и превосходство разума.

В каждой борьбе есть правило, и у нас судьей может быть не судьба, не грусть, а сам человек, мы сами. Иногда бывает достаточно пустяка, малейшей небрежности, чтобы произошла та самая история, которая так нравится людям…

У нас в душе неизгладимое впечатление оставляет каждый старт, когда мы вновь и вновь встречаемся с тучами, которые никогда не бывают одинаковыми. Невозможно описать также цвет неба и земли, лежащей под нами. Но это известно только нам, да, может, еще альпинистам. К счастью, мы не умеем ни писать, ни рисовать, так что все это остается только нашим. А тем, кто это делает за нас, мы должны с сожалением сказать: «Это не то!»

Но пора уже и подойти к своей так называемой истории, которая, собственно, произошла только потому, что я кое-что недооценил. Иначе все бы кончилось нормально.

Десять или двенадцать лет назад я был командиром звена «мигов» и, естественно, страшно гордился этим. Мои зеленые салажата и думать не могли, чтобы я в чем-то мог опростоволоситься. Это была та самая излишняя уверенность, игнорирующая мелочи, которые в один прекрасный день могут стать очень важными.

Авиация тогда была совершенно другой. Что там ни говори, а в молодости все-таки мы ко всему относимся более легкомысленно. Мы были тогда такими же молодыми, как и техники, обслуживавшие наши «миги». И подготовка к полетам тогда осуществлялась не так тщательно, как сейчас. Сегодня мне ясно, почему среди космонавтов преобладают люди, возраст которых приближается к сорока. Это непосредственно связано с тем, о чем я только что говорил.

Борьба с природой для меня заключалась тогда в трех словах: пилот, машина, воздух. Мне и в голову никогда не приходило, что однажды мне придется бороться за жизнь на земле, что я буду при этом лежать на животе, как какой-нибудь пехотинец, и радоваться тому, что еще дышу.

Вот как это случилось.

— Товарищ поручик, — сказал я тогда, — приготовьтесь к зачетным полетам по высшему пилотажу.

— Есть, — ответила «тройка».

Это был поручик Рашка, которого я немного недолюбливал за то, что иногда из-за него снижали оценку всему звену, скажем при проверке слетанности. Как нарочно, он не раз запаздывал занять свое место в строю звена.

Я заметил, что некоторые пилоты, услышав мой приказ, многозначительно посмотрели на часы. Да, до зимних сумерек оставалось всего лишь два часа. Но мне хотелось сразу «покончить» со всем звеном: «единицу» и «двойку» я уже проверил, так что оставался один Рашка.

Когда мы шли к «спарке» с парашютами, бьющими нас сзади по икрам, я заметил, что Рашка надел летний комбинезон. Я даже покраснел немного от такой дерзости: ведь стояла зима и он должен был надеть зимний комбинезон. Меня немного успокоило то, что на ноги он обул кожаные сапоги на меху. Я не сделал ему замечания, так как сам тоже надел летний комбинезон и, кроме того, на ногах моих красовались летние туфли. Как-никак я был командиром, а он, как известно, не критикуется подчиненными и может себе, следовательно, кое-что позволить. Впрочем, кто бы стал интересоваться такими мелочами? «Это — последний полет, — думал я. — Сделаем несколько маневров и, самое большее, через двадцать минут сядем, а спустя еще тридцать минут уже будем смотреть телевизор…»

Мы стартовали, и Рашка взял курс на Поляну. В этом районе мы совершали учебные полеты. Заснеженные горы сверху казались сказочно красивыми. Когда мы прибыли в нужный район, я спокойно сказал:

— Все в порядке! Начинай.

Я подтянул ремни и стал контролировать работу своего пилота. Все шло хорошо. Его маневры были плавными, без излишних перегрузок, рывков и дерганий ручки управления, движения — скоординированными. Мысленно я уже поставил ему оценку и начал позевывать, глядя на голубоватые конусообразные вершины. За день полета они мне уже порядком надоели.

Неожиданно что-то заставило меня напрячь слух, после чего я сразу посмотрел на прибор, показывающий обороты двигателя. Обороты падали. Я моментально взял управление на себя и перевел самолет в горизонтальное положение. Установив направление и высоту, левой рукой подвинул ручку газа вперед. Но обороты продолжали падать.

«Спокойно!» — мысленно сказал я сам себе, но мой голос прозвучал несколько нервозно, когда я отдал приказ:

— Включи изолирующий вентиль!

— Включен, — через несколько секунд раздался в моих ушах голос Рашки.

Я снова вперил взгляд в тахометр. Обороты падали!

«Высотомер!» Мои глаза быстро побежали по приборам. Сейчас я уже не могу точно сказать, была ли тогда высота более трех тысяч метров, на которой вентиль включать запрещалось, но только мотор явно начал давать перебои, и время сжалось в быстрые операции, от которых зависела жизнь. Скорость 400 и…

— Катапультироваться! — сказал я Рашке и, подтянув ноги, поставил их на ступени катапультного сиденья.

— Понял! — прозвучал голос Рашки в моих наушниках.

Действовал почти автоматически: сбросить фонарь, взяться всеми пальцами за ручки катапультного сиденья. Ба-бах! И я уже снаружи. Мощный пиропатрон, взорвавшийся подо мной, выбросил меня вместе с сиденьем из самолета. Очнулся я быстро и раскрыл парашют раньше, чем это сделал автоматический прибор. И сразу услышал шум воздуха: недалеко от меня падало на землю сиденье.

Я посмотрел наверх. Надо мной шелестел белый купол, находясь под которым я беззаботно спускался на землю.

«Рашка, где он?» — мелькнуло в голове. Я осмотрелся. Его парашют покачивался примерно в двух километрах от меня. Я вздохнул с облегчением. Живы!

Но именно в эту минуту я почувствовал в ногах, от самых ступней до колен, острую боль. Подняв ноги поближе к лицу, я начал их рассматривать, хотя это нарушало балансировку. Лямки парашюта высоко задрали штанины моего комбинезона, и теперь у меня перед глазами светились белые голени ног. Мороз вгрызался в них, будто острый нож в дерево.