Георгий Артозеев - Партизанская быль

Два друга старались спасти ротный миномет. Миномет все норовил соскользнуть в воду с высокого пня, куда его с большими усилиями взгромоздили. Оба товарища пыхтели молча, стиснув зубы. А неподалеку старая повариха разведвзвода, не выпуская из рук лопаты, молилась богу.

С руганью, со слезами, с шутками, с беспримерным мужеством и с еле преодолеваемым страхом, но с настоящей партизанской выдержкой люди старались сохранить готовность к обороне.

Вот какую картину представлял собой наш лагерь к середине дня.

Широкой полосой вокруг водоема лес был вырублен и расчищен. Боеприпасы, часть продуктов высились кучами на кочках и пнях. Санчасть — на повозках, на мелком месте. В воде и люди: едва попав сюда, они засыпали. Пришлось выделить дежурных, которые не дали бы захлебнуться. Но попили болотной водички все-таки вдосталь.

А по краям этой, переполненной людьми лужи стояли на бруствере из дерна девять ручных пулеметов и два станковых; пять минометов. Поди нас возьми!..

Я приказал радистке Щербаковой во что бы то ни стало связатъся с соединением, передать Попудренко, быть может, последнюю радиограмму.

Щербакова долго пыталась включить рацию, но потом, видно, расстроилась, даже рассердилась. Нервно смотала шнур, вложила всю аппаратуру в сумку и крикнула: — Один грохот в эфире!..

Мне пришлось подбодрить ее:

— Ну, пожалуйста, постарайтесь, попробуйте еще раз!

Уж не близится ли гроза? — спросил слышавший наш разговор начальник штаба Тимошенко. Мы посмотрели на небо. Трудно было что-либо понять: вместо солнца висел за дымом желтокрасный шар. Но и шар скоро скрылся во мгле. И вдруг над нашими головами прокатился сильный грохот артиллерийской канонады.

— Все напасти на нашу голову! — сказал комиссар Чернуха. — Артиллерии еще не хватало!

Грохот нарастал и ширился. На совершенно почерневшем небе сверкнули яркие зигзаги.

— Урра, молния! — крикнул кто-то истошно-радостным голосом.

В самом деле, на минуту все зловеще затихло, потом рванул ветер, опять загремело небо — и началась гроза.

В эту ночь под проливными потоками дождя мы покинули «Змеиные горы». Бурный ливень словно вбил огонь в землю. Мы передвигались в полной темноте, изредка озаряемой молниями. Противника нигде не встретили — такая буря была ему не по вкусу, да и по правде сказать, он имел все основания думать, что утром найдет в лагере наши обгоревшие кости.

Отряд форсировал реки Ревно и Рванец и пошел по намеченному маршруту в Машевские леса.

— Огонь прошли, воду прошли, — говорили партизаны на привале, — теперь остались медные трубы.

Люди рассматривали свою прожженную, вымокшую одежду, ругали погоду, природу, сбрасывали с себя никуда негодные отрепья, оставались чуть не голышом.

Страдали молча, а смеялись громко. Теперь даже некоторые ожоги казались смешными. Мне выражали сочувствие по поводу потери половины бороды, а у молодого подрывника Пети Трояна получилась очень забавная прическа: «паровой перманент», — шутили ребята.

Мы продвигались по Машевским лесам в поисках подходящего для лагеря места. Все здесь мне было знакомо; но ориентируясь без труда там, где провел свое детство, я узнавал и в то же время не узнавал этот лес. Повсюду изуродованные снарядами деревья, ящики из-под патронов, артиллерийские гильзы и, наконец, близ заросшей глухой просеки, — десятки оставленных прямо на земле полуразложившихся трупов, может быть, моих односельчан. Страшные следы врага. Нам пришлось начать устройство нового лагеря с похорон.

Потом поставили шалаши на лугу в березняке. Вокруг нас лес пересекали дороги, ведущие к интересующим нас пунктам. В двух километрах на запад — путь на железнодорожную станцию Костобоброво. В полутора километрах на восток — к станции Углы. Это — участок все той же самой железной дороги, соединяющей Новозыбков с Новгородом-Северским, которую мы согласно заданию не должны выпускать из поля зрения. Тут же неподалеку, всего в четырех километрах от нас, — межрайонный шлях Семеновка — Новгород-Северский; над ним тоже надо взять опеку.

Рукой подать до родного моего села Машево, стоит оно на этом самом межрайонном шляхе. Туда-то и направил я первым делом своих разведчиков: ведь нужно было заново обрастать связями с населением.

Через два дня у нас были новые связные. На станции Углы был готов работать с нами железнодорожный мастер Белопухов. Он порекомендовал нам других железнодорожников: рабочего Фотеева, обходчика Лемешко. Жена Фотеева Пелагея служила уборщицей в общежитии гарнизона станции Углы. Она помогла найти подходящих людей среди старост, пастухов, лесничих. Одни мы не оставались нигде; куда ни приходили — в любом месте быстро пускали новые корни.

Но вот вернулись разведчики из Машева. Что-то там произошло за минувший год? Живы ли люди, которых я хорошо знал, которым мог верить?

Много тяжелых известий принесли в лагерь товарищи.

Расстреляна семья нашего комиссара Чернухи, семья местного врача Эверта, расстреляны колхозные активисты Гурьев, Ременец.

Погибли вожаки комсомольской группы «За Родину» братья Санченковы и Виктор Лантух. Они успели спалить девять немецких автомашин, несколько складов, убить пятерых гитлеровцев. И, увлекшись, не думая о собственной опасности, среди бела дня подожгли немецкую машину. Немцы схватили комсомольцев и бросили живыми в огонь.

Но по-прежнему жили в своей хате мой отец со своей второй женой, от которой я когда-то убежал из дому. У них двое сыновей: я их помнил мальчишками — теперь они стали юношами, годными по возрасту в партизаны. Одному лет восемнадцать, другому — шестнадцать. Ведь я не был в Машеве почти десять лет, если не считать прошлогодней разведки.

Приятно было сейчас слышать, что старый учитель Фотий Лазаревич жив и работает. Он по-прежнему в пастухах, но к нему в лес бегают учиться сельские детишки: организовал советскую школу на поляне. Живы были и мой дядя — Филипп Семенович Артозеев, и товарищ юности Андрей Шевцов, еще в тридцать третьем году оставшийся без ног по милости японских самураев.

Да, многих мне хотелось повидать в своем селе. На многих я надеялся, как на верных людей.

На совещании командно-политического состава все единодушно решили, что надо отметить наше прибытие на новое место хорошей операцией. Напомнить оккупантам, кто здесь хозяин, проучить полицию, пополнить отряд новыми силами, ну и поднять, конечно, на должную высоту боевой партизанский авторитет.

Для всех этих целей село Машево вполне подходило. По данным разведки, в нем всего пятнадцать гитлеровских солдат и двадцать пять полицаев. Побить такой гарнизон — для нас пустяк. А все же операция, судя по всему, предстояла серьезная и даже опасная.