Андрей Дугинец - Искры под пеплом

Проследив глазами за вьющейся по лесу лентой осоки, Михаил понял, что ручей огибает подковой выбранную пулеметчиком позицию, поэтому дальше ползти в воде невозможно. А лежать здесь тоже долго не придется. Сейчас фашисты натешатся, кончат свою косьбу и пойдут во весь рост. И уж конечно, увидят в ручье группу партизан.

Оглянувшись, Михаил кивнул Ермачку, мол, следуй за мной. И пополз по осоке в направлении к пулемету.

Когда ползешь, когда подкрадываешься к врагу, который держит тебя под страхом смерти, сердце бьется вдвойне сильней и, кажется, выдает тебя своим стуком. В ушах стоит сплошной гул и звон. Но не робей, ты слышишь его только сам, а враг увлечен своим делом, стрельбой. Стрелять, особенно если тебе не отвечают тем же, очень интересно. Выпускай ленту за лентой, смотри в звенящий, ревущий, гогочущий лес и воображай, что там где-то валятся снопами неприятельские отряды. Сыпь, нажимай.

Видно, такими героями и чувствовали себя сейчас двое пулеметчиков в капустно-зеленых мундирах, но только до той самой минуты, пока с совершенно неожиданной стороны на их головы не обрушилось по винтовочному прикладу. Немецкий пулемет утих лишь на минутку. А потом он повернул в обратную сторону, где на поляну уже выходили автоматчики, и ударил им в упор.

— Ганс! Доннер веттер! — заорали с противоположной стороны поляны, видимо уверенные, что пулеметчик Ганс, увлекшись, стал стрелять по своим. Немцы, вышедшие было на поляну, попадали. Одни быстро уползли обратно в лес. А некоторые так и остались там, где залегли…

«Этот пулеметчик с напарником или шел вслед за собакой и проводником, или мы не заметили, когда он оторвался от своих и перебежал поляну, — размышлял Михаил, стараясь определить, остался на их пути кто-нибудь из немцев или нет. — Попробуем рвануться к густолесью». И взмахом руки Михаил поднял свой отряд на перебежку.

Но только он это сделал, кто-то больно рванул его за руку, словно хотел остановить. Михаил даже оглянулся. Но тут же упал. Пули горячим ливнем зажужжали вокруг него. Стрельба громовым шквалом заполнила уши. Ермачок лежал рядом с немецким пулеметом и, бледный, смотрел на Михаила. Видя, что Михаил собирается переползать, Ермачок снял свой ремень и туго перетянул руку командира выше локтя, чтоб кровью не истек. Быстро поползли в глубь леса, уже не обращая внимания на пулеметный огонь, рвавший землю, крошивший листву и ветви деревьев. Остальные бойцы, поняв, что командир ранен, подобрались поближе и ползли кучнее, все время посматривая на Михаила. Заметив, что за командиром остается на траве кровавый след, Ермачок достал из кармана неприкосновенный запас перевязочного материала и за первым толстым деревом быстро сделал перевязку.

— Дальше лес густой. Рванем? — кивнул Михаил товарищам.

— Иного выхода нет, — ответил Саша. — Но найдем ли тех ребят?

— Попробуем! — ответил Михаил и побежал в чащу старого елового леса.

Здесь деревья надежно укрывали партизан от глаз и от пуль врагов, которые бесновались, исходя истошным пулеметным огнем, бросали гранаты, орали на весь лес. По лесу, как и прежде, шли они, видимо, очень медленно, потому что и стрельба и крики быстро отставали от партизан, теперь бежавших уже во весь рост.

Лес становился гуще и сырей. Сосен совсем не стало. Все чаще среди ельника стали попадаться поляны, поросшие ольхой, — явный признак заболоченности. Наконец еловый лес совсем кончился, и пошел густой невысокий ольшаник вперемежку с лозняком.

Вдруг сбоку из лозняка послышался окрик:

— Миша! Ермачок!

Все узнали голос сибиряка.

— Ефим! — ответил Михаил. — Ты не ранен? Один? Где отряд?

— Все здесь! — ответил Ефим. — Скорей сюда. Тебя командир зовет.

— Командир зовет? — удивился Михаил и дал знак своим остановиться здесь и занять оборону.

В гуще лозняка Михаил увидел Ефима и остальных незнакомых ему партизан. Ефим и еще двое стояли как на боевом посту — винтовки наизготовку. А остальные склонились над раненым.

— Осколок из ноги вытаскивают, — тихо пояснил Ефим подошедшему Михаилу, кивнув на раненого, лицо которого было закрыто плащ-палаткой. Двое держали его за руки и за ноги, а третий чистил рану. Осколок весь в запекшейся крови уже лежал на траве. «Хирург» присыпал стрептоцидом рану, которая начиналась выше колена. И начал бинтовать. Марли хватило только на первый слой. Дальше пришлось заматывать изорванной нижней рубашкой, которая, вероятно, бы когда-то белой.

— Рваная рана, вот что плохо, — закончив свое дело и рукавом вытирая лоб, сказал «хирург». Приветливо кивнув Михаилу, он добавил: — Командир хотел тебя видеть. Но сейчас он, наверное, без сознания.

Открыли лицо раненого. Михаил вздрогнул. Подбежал. Да так и упал на колени, припав к бледному, заросшему щетиной, но такому знакомому лицу полковника Стародуба.

Нежно, почти не прикасаясь, Михаил обнял того, кого считал утраченным навеки. Потом порывисто встал и поочередно перецеловал всех незнакомых ему, но ставших сразу близкими бойцов.

— Где вы его нашли? — спросил он радостно.

— Это он нас нашел, а не мы его, — ответил «хирург».

Снова прострочил пулемет, ближе, чем прежде.

— На носилки! Пошли! — скомандовал Михаил. — Пулеметчики! Один вперед, второй позади. Автомат — со мною. Остальные по бокам. Ефим, Саша — в разведку. Идите все время впереди в полукилометре. Если нарветесь на засаду, старайтесь уходить без выстрелов.

— Да, ввязываться в бой нам теперь невыгодно, — заметил «хирург». — Только бы оторваться.

Но оторваться отряду от фашистов не удалось. Видно, слишком важным был пущенный под откос эшелон и неутолима ярость фашистов.

Уходя из-под обстрела, который теперь приближался круто загнутой подковой, отряд Михаила Черного вышел из большого леса и углублялся в поросшее кустарником болото.

Без собаки немцы шли вслепую. Но к ним, судя по густоте огня, все время прибывали новые силы. Линия облавы расширялась, постепенно затягивая в петлю всю окрестность.

Теперь у партизан был только один путь, вперед, по болоту. А оно, как на зло, становилось все более топким. Кустарник редел и наконец совсем кончился. Перед остановившимся отрядом открылась широкая, до самого горизонта, чистая болотистая равнина. Лишь кое-где на ней зеленели островки, поросшие лозняком или ольшаником.

— Топь, — упавшим голосом определил вологодец. — Непроходимая смертная зыбь.

— Еще раз скажи про смерть, и я тебя расстреляю, чертов паникер! — зло бросил Михаил и, приказав отряду сделать привал, пошел с Ефимом по берегу трясины.

А стрельба позади становилась гуще, сильней. Слышались уже отдельные зычные выкрики немецких командиров.

«Видно, они-то знают местность. У них карта. Вот и загнали нас в трясину», — думал Михаил, зорко рассматривая болото.