Андрей Дугинец - Искры под пеплом

— Нас из саратовской тюрьмы везли куда-то сюда, то ли в барановичскую, то ли в пинскую. Тут, говорят, много тюрем пустовало, вот нас и пересылали на вольные хлеба.

— Здорово! — одобрил маленький белесый полицай, все время слушавший с открытым ртом и отвислой губой. — Так и тебя, значит, Гитлер освободил?

— Нет, с Гитлером мне еще видеться не пришлось. Я сам бежал во время бомбежки эшелона. Немцы, видно, не знали, что идет не воинский поезд, а наш, воровской. Ну и дали. Голову начисто отрезали и хвост разметали. А наш вагон был в середине. Мы разнесли решетку и кто куда!

— Ну ладно, черный! — хлопнул ладонью по колену усатый. — Брешешь ты хорошо. А как же тебя зовут?

— Михаил.

— А фамилия?

— Так вы ж сами уже назвали меня по фамилии! — ответил Михаил.

— Никак я тебя не называл. Не мели, а то как дам!

— Вы же назвали меня черным. А я и есть Михаил Черный.

— Ну, это, видно, твоя воровская фамилия. А настоящая?

— Кто ее знает, вырос я без отца, без матери. В детстве звали просто Мишкой. А в первой же тюрьме получил и фамилию.

Полицаи так охотно слушали, что Михаил сам себе позавидовал, как он без единой накладки вошел в роль конокрада.

— Ну ладно, Мишка Черный. Что ты еще умеешь делать, кроме конокрадства? — спросил усатый.

— Я еще охотник.

— Хы! На кого ж ты охотился?

— У нас там много всякой дичи. Особенно в Астраханской пойме, — .ответил Михаил.

— И метко стреляешь? — спросил старший.

— Куропатке в глаз.

— И вон в ту бочку попадешь? — насмешливо спросил полицай.

И все загоготали, потому что пузатая черная бочка была высотой в человеческий рост.

Когда смех утих, Михаил спокойно сказал:

— А вы положите, пан полицейский, свой мундштучок на ту бочку.

— Ну и что? — вытаращил тот глаза.

— Дайте на минутку вашу винтовку и посмотрите, что будет, — невозмутимо ответил Михаил. — Да вы не бойтесь, я на вас ее не поверну.

— Еще не хватало мне бояться такого замурзанного! — с гонором ответил полицай и подал мундштук другому полицаю, чтоб отнес на бочку, снял винтовку с плеча, поставил перед Михаилом, а сам на всякий случай встал за его спиной.

— Да-а… Из таких деревяшек стрелять мне еще не приходилось, — сокрушенно вздохнул Михаил, рассматривая старенькую берданку. Попробовал целиться и присвистнул. — Не пристреляна она у вас. Видно, никто от вас еще не пробовал убегать…

— Но-но! От меня не убежишь, даже когда я без винтовки.

— Да я-то что, мне бежать незачем, раз накормили. Я теперь готов жить как старый конь: где клок сена, там и дом.

Сказав это, Михаил вскинул винтовку, словно увидел летящую дичь, выстрелил. Там, где лежал мундштучок полицая, взметнулся дымок, казалось, мундштучок взорвался и развеялся в прах.

Полицейские онемели, а старший сказал Михаилу:

— Научи стрелять так же метко, и отпущу.

— Зачем отпускать? — сбивая полицейского с толку, спросил Михаил. — В лесу я с голоду подохну. Возьмите меня на работу.

— При нашей комендатуре нет должности конокрада — сострил старший. — Да и охотники сейчас не требуются.

— У меня есть еще и третья профессия — в детстве я неплохо пас овец.

— Это другое дело! Овец у меня, правда, нету, зато коров три десятка, а сын маленький.

Но пока четверо полицаев ездили на хутор дядьки Тодора, комендант получил строгое указание: всех бродяг задерживать и немедленно передавать властям. Комендант по своей натуре служака исполнительный, к тому же был благодарен гитлеровской армии за освобождение его из тюрьмы, где ему пришлось бы сидеть долгие годы. Увидев приведенного полицаями подозрительного бродягу, он приказал утром же отвести его в соседнее село, где есть немецкая комендатура, и сдать под расписку.

На ночь Михаила заперли в комендатуре. А утром связанного отвезли дальше.

Немец, принявший задержанного, не стал его даже допрашивать, а жестом приказал дежурному увести.

Из комендатуры Михаила привели в сарай, охранявшийся автоматчиком. В сарае уже было шестеро таких, как он. В основном это были красноармейцы, не снявшие формы. Один был даже со звездочкой на пилотке. Встретили они новичка молча, угрюмо. Немного освоившись, Михаил спросил, что с ними намерены делать.

— Гитлеровскими конфетами угощать будут, — пробубнил один.

— Вот наберут ровно десять — и в Могилевскую губернию! — окая, сказал другой, длиннолицый, совсем еще юный красноармеец.

— Ну! — усмехнулся Михаил. — Вообще-то они пленных не расстреливают без причины.

— Причина у них уже есть, — тяжело вздохнул солдат. — Утром кто-то мотоциклиста хлопнул за селом. А у них неписаный закон — за одного, даже самого плюгавенького немца десять наших. А чем брать из села, они лучше нас прикончат.

Молчание было долгим и томительным. Каждый думал о своем, и в то же время все об одном — как спастись. Броситься на автоматчика? Его, конечно, можно связать или удушить. Но от сарая далеко не уйдешь. Кругом они: там комендатура, там дом полон солдат, а там палатки белеют под дубом.

Дождаться бы вечера. В темноте убегать лучше. Но станут ли держать до вечера?

В полдень пришла смена караула. Оставляя нового часового у сарая, разводящий посмотрел на часы и успокаивающе сказал ему что-то такое, отчего один из семерых задержанных рывком привстал и, побледнев, тут же вяло опустился на пол.

Это был сухой, интеллигентный на вид человек в форме рядового бойца.

Все повернулись к нему в безмолвном ожидании.

— Он учитель, — шепнул сосед Михаила. — Знает немецкий.

— Разводящий… успокоил… нового часового… — с расстановкой заговорил учитель. — Недолго ему дежурить. Ровно в семь нас расстреляют.

— Ровно в семь! — многозначительно повторил белобрысый. — Немцы народ точный. Значит, жить нам осталось меньше шести часов. — С этими словами он достал из кармана три кусочка сахара. — Больше мое энзэ не пригодится. Подсластим остатки нашей жизни, — И он начал делить сахар всем поровну.

Его примеру последовали и другие. Кто выложил на общий стол корочку хлеба, кто — заскорузлый сухарик. А Михаил вынул из-за пазухи краюху, припрятанную для командира.

Молча, не спеша, медленно разжевывая и смакуя, съели все эти припасы. Потом начали собирать курево. Выворачивали карманы, высыпали на обрывок газеты.

И только Михаил не лез в свои карманы — в них никогда не водилось курева.

— Товарищ! Чего не закуриваешь? — Это обращаются к нему, к Михаилу.

— А? Что? — Михаил только теперь заметил, что все его друзья дымят козьими ножками.

— Закуривай, — пододвигая кусочек газеты с махоркой, перемешанной с хлебными крошками и всякой трухой, сказал длиннолицый.

— Да я, знаете, с самого детства не курю, — с виноватой улыбкой ответил Михаил.