Николай Ракитин - Взвод

— Вставай, стерва! Дай ему клинком в зубы!

Гришин встал. Кругом стояли восемь бандитов. Он обвел глазами лица тяжело дышащих людей и… отступил на шаг.

— Сыч!.. — закричал он изумленно. На него смотрели, не мигая, серые выпуклые глаза. Движение было быстрее мысли. Гришин с прыжка взметнул ногой и изо всей силы ударил Сыча носком сапога вверх между ног.

Как сноп, густо икнув, рухнул Сыч. Не шевельнулся на траве, выкатив белки глаз.

В то же мгновение бандиты ринулись на Гришина. На одну сотую долю секунды мелькнули, опрокидываясь, верхушки деревьев, потом исчезло все.

Всю ночь у моста и по полю собирали убитых и раненых. Среди санитаров, фельдшеров и врачей был и командир бригады.

Молча наклонялся он с фонарем к трупам, переворачивал на спину уткнувшихся лицом в землю, обтирал кровь с рассеченных лиц и… внимательно рассматривал убитых. Обошел все поле. Прошел несколько раз к мосту, у которого складывали трупы. Смотрел под мост, пытаясь фонарем осветить темноту под кучей правого берега, под устоями моста.

Утром в шесть часов уснувшего сидя за столом комбрига разбудил адъютант.

— Товарищ командир, из опроса пленного бандита установлено, что часть банды, человек в двадцать пять, вчера гонялась за кем-то из наших и зарубила его в лесу. Надо послать кого-нибудь найти убитого.

Вскочил комбриг.

— Давайте легковую и броневик! Я сам поеду! — приказал хриплым неповинующимся голосом.

Взятый в плен бандит привел к месту последнего боя Гришина.

Комбригу достаточно было взглянуть на пристреленного Орленка, чтобы понять все.

На опушке один на другом лежали два трупа. Верхний с изуродованной клинками головой, а нижний совершенно целый, но облитый кровью и посиневший.

Комбриг узнал Гришина с первого взгляда.

Зашатался огромный, как пещерный медведь, человек. Шумно набрал в грудь воздух и со свистом выдохнул. Пошатываясь, подошел к трупам и наклонился.

Гимнастерка, пояс, патронташ, каштановые вьющиеся волосы…

— Да это наш Гришин! — сказал шофер.

— Что с вами, товарищ командир? Лицо-то прямо потеряли, — испуганно спросил он.

Командир ответил с трудом.

— Ни-и-чего, пройдет… А кто под ним-то лежит?

Шофер наклонился, долго рассматривал, а потом закричал:

— Он, убей бог, он! Товарищ командир, да это тот самый, который с офицером польским сбежал… Да как его? Ах ты, чорт… Сыч! Сыч!

Комбриг оттолкнул шофера.

— Сыч? — Осветил голову нижнего. — Да, Сыч! — вздохнул Нагорный. — Все искал его… вот и… нашел…

В двенадцать часов дня бригада хоронила своих бойцов и командиров, погибших в бою с бандой.

За пятьюдесятью наспех сколоченными гробами двигалась пешком тысяча бойцов, командиры и политруки бригады.

Отливая на солнце ярко начищенной медью, блестели трубы оркестров, игравших похоронный марш.

Пятьдесят гробов поставили на свежевыкопанной земле кругом огромной ямы, посреди сельской площади.

На холм к гробу Гришина поднялся командир бригады. Замерла площадь. Подвинулись ближе к могиле сотни бойцов.

Нагорный говорил о службе пролетариату, о тысячах погибших за дело рабочего класса.

— Погибли бойцы, прошедшие суровые фронты гражданской войны, погибли старые и молодые. Одним из таких молодых был Николай Гришин. Теперь, когда перед нами учеба и труд, эта утрата особенно тяжела, — говорил он.

— Но, отдав делу Октября лучших своих товарищей, мы скажем: победа за нами! На смену пятидесяти встанут сотни и тысячи. Мы удесятерим наше упорство, наш героизм, наш порыв к победе.

Комбриг опустился к гробу и поднял крышку.

Тишину над тысячью склонившихся голов разогнал звонкий голос.

— Товарищи! — крикнул Воробьев. — Скажем нашему боевому старшему товарищу и вождю, командиру бригады — пусть не убивается над нашим героем Гришиным. Смотрите, — Воробьев обвел рукой всю площадь, — сколько Гришиных у командира бригады. Сколько растет молодежи, которая будет продолжать дело отцов. По нашим героям мы будем все равняться.

Сотни рук бережно опустили гробы в могилу.

С первыми комьями брошенной десятками лопат земли громыхнул залп.

Как бы разорвалось огромное полотнище — рассыпались выстрелы винтовок.

Вечером бригада, выступила из села на юг.

Мимо могилы пятидесяти прошли под звуки оркестров, низко склонив, боевые знамена.

За негромким стуком колес последней повозки в село вползла тишина.

В темноте на площади белел свежевыструганными досками памятник на могиле погибших.

В большом, общем деле, как капля дождя в реке, тонет все маленькое, личное.

Время и работа — лучшие врачи самых глубоких сердечных ран.

Бригада, широко, не по-боевому разместившаяся в большом селе, шесть месяцев уже проводила боевую подготовку.

Жизнь полков вошла в прочную, накатанную днями учебы колею. Ликвидировав фронты вне и внутри страны, Красная армия училась военному делу, подковывая себя к неизбежным будущим схваткам с классовыми, врагами.

Бойцы, командиры и политработники бригады помогали стране и заготовкой топлива, и пахотой, и уборкой урожая.

На десятки дней весь личный состав бригады превращался то в дровосеков и возчиков, то в косарей.

Кузнецы бригады, забросив подковы, лили пот, ремонтируя плуги, бороны и косы.

Молодежный взвод бригады шел во всех таких кампаниях в авангарде с лозунгом: «Работать по-гришински!»

В просторной избе села в холодный зимний вечер проходило комсомольское собрание взвода.

Перед ребятами командир бригады поставил новую задачу: надо ехать учиться.

Все, что было пережито до сих пор, было и понятно и привычно.

Разрешение новой задачи требовало ломки этого понятного и привычного.

Ехать в Москву и Харьков… в непривычные условия учебы.

Бросить часть, распрощаться с товарищами, сдать оружие и боевого коня — тяжело!

Что там — впереди? А вдруг здесь начнется опять война? Как тогда найдешь свою часть, товарищей?..

Эти мысли тревожили сидевших за столом, насупившихся ребят.

— Дай-ка мне слово, секретарь, — попросил один.

— Говори, Петухов.

— Что же мы головы повесили, товарищи? Неужели не понимаете, что мы как резерв партии должны быть всегда и везде резервом, мы…

Его перебило несколько голосов:

— Потому и думаем, что резерв!.. Резерв? Так ты и будь резервом и винтовку не пущай из рук!.. Из Москвы-то плохой будет резерв — не доедешь.

Секретарь призвал расходившийся ребят к порядку.

— Так если мы резерв, — продолжал Петухов, — так и будем резервом. Партия сейчас дерется за хозяйство — надо и нам учиться драться. Вот что я скажу вам.