Станислав Олейник - Правоверный

Вот тогда-то перед родителями и стал вопрос: «Что делать дальше?».

— Ну, допустим, мы вернемся в свою Сибирь, — говорил отец, — а ты подумала, мать, кому-то, мы будем там нужны? Да никому. Да и жить-то там, в лесах, уже не сможем. А у Вовки и Митьки, к этому времени у него появился младший брат, какое там может быть будущее? Да никакого. Хвосты коровам задирать?.. Нет уж останемся здесь. Я уже подыскал себе работу в аэропорту, а у тебя, мать, есть работа, — кроме тебя в этой школе, учить русскому языку детишек, не кому…

— Как они там, — тяжело вздохнул он растревоженный воспоминаниями, и только прикрыл глаза чтобы немного вздремнуть, как лязгнула и заскрипела металлом открываемая дверь, и уже знакомый петушиный голос лейтенанта-охранника, прокричал: «Американец, на выход!».

В тюремном дворе, около входа в здание откуда его вывели, стояли два автомобиля. Один специализированный «воронок», какие используются для перевозки заключенных в СССР, другой обыкновенный уазик. Нанесенные на дверцах афганские государственные гербы, говорили о принадлежности автотранспорта к военному ведомству.

— Это за мной? — Филипп повернулся к сопровождающему его лейтенанту.

— Да, американец, за тобой. Сейчас поедешь в Кабул в центральный следственный изолятор. Там тебя будет допрашивать какой-то большой начальник.

Филиппа втолкнули внутрь «воронка». Захлопнулась дверца, лязгнул металлом замок. Филипп осмотрелся. Хотя автомобиль внешне выглядел специализированным, салон был обыкновенного грузового уазика. Отличие пожалуй было лишь в том, что все окна, за исключением выходящего в кабину, были закрашены шаровой краской, и на них были решетки.

Взревел двигатель, машина резко рванула с места. Было слышно, как тяжелым скрежетом, проскрипели тяжелые створки металлических ворот, и «воронок» на бешеной скорости полетел по трассе.

В СИЗО его поместили в одиночной камере. Когда вызовут на допрос, и вызовут ли вообще, ему никто не сказал, да и вряд ли скажет. По крайней мере камера, в которую его поместили, была чуточку светлей, чем в Пули Чархи, да и обращение к нему со стороны охраны, отличалось, если не вежливостью, то предупредительностью, это точно.

В это утро Филипп лежал на железной койке, перебирал варианты линии своего поведения при встрече, с неведомым ему пока, следователем.

Размышления прервал лязг замка. Почти сразу, ржаво проскрипела металлическая дверь, и в камеру зашел высокий человек, явно не афганской внешности. Одет был в неброский темно-серый костюм. Редкие, с обильной сединой волосы безнадежно пытались скрыть блеснувшую в лучах солнца лысину.

Филипп свесил ноги с койки, и с удивлением смотрел на вошедшего.

— Я с вашего разрешения сяду, — не здороваясь произнес незнакомец на английском языке, и сел на табуретку так, чтобы лицо его оставалось в тени.

Он вынул из кармана пачку сигарет, и протянул Филиппу.

— Прошу.

— Спасибо. Я давно не курил. И боюсь, что с непривычки, будет плохо, — хрипло ответил Филипп, — хотя курить ему хотелось, и очень.

Соблазняющий запах табака поплыл по камере.

Оглядывая камеру, незнакомец неожиданно вздохнул, и сказал:

— Тюрьма, это все — таки тюрьма… Даже если она афганская.

Что-то знакомое послышалось в этом голосе. И вдруг Филипп ужаснулся. До него неожиданно дошло, что незнакомец говорит с ним по-русски, — по русски отвечает ему и он, Филипп. А когда незнакомец, ища куда бросить окурок, повернулся к окну, Филипп замер. Он не верил своим глазам, перед ним был он…

— Это вы? — с трудом прошептал он, и уставился широко открытыми глазами на незнакомца.

— Ну вот, — улыбнулся незнакомец, в котором Филипп, он же Владимир Чумаков, узнал своего «крестного отца» и учителя, Игоря Михайловича Зверева. — А то и я уже стал сомневаться, ты это, или нет… Седина в волосах и бороде, да лицо совсем чужое. Нос-то стал как у римлянина. Если бы не твои глаза, да твой голос, признать в тебе Володьку Чумакова, было бы довольно сложно.

— Да ты не бойся, — перехватив настороженный взгляд Чумакова в сторону дверей, снова улыбнулся он. — Нас никто не прослушает, даже если в камеру засунули дюжину «жучков». У меня с собой скэллер. — Зверев достал из кармана небольшой, похожий на зажигалку предмет. — Эта штука, забивает все подслушивающие устройства. Ну, — вздохнул он, пряча скэллер в карман, — а теперь, чтобы не терять времени, давай говорить по делу. А обсудить нам с тобой нужно, ох как много.

— Во первых. — с твоими родителями и братом, все нормально. Все живы здоровы. Во-вторых, поздравляю тебя с присвоением очередного воинского звания. Приказом председателя КГБ, тебе присвоено воинское звание воинское звание «майор»…

— Как, майор? — растерялся Азаров. — Я же был только лейтенантом.

Словно в тумане промелькнуло построение выпускников Краснознаменного Института ПГУ, где ему, в числе других, было объявлено о присвоении воинского звания «лейтенант»…

— Все правильно, Володя, — голос Зверева вернул его в действительность. Тебе действительно присвоено очередное воинское звание «майор». Раньше, о чем тебе сообщить не было возможности, тебе были присвоены воинские звания «старший лейтенант» и «капитан». Ты на войне, Володя. А на войне, исчисление идет «год» за «три».

— Ну, а теперь давай, рассказывай. — Зверев достал из кармана пиджака миниатюрный диктофон, включил, и передал его Азарову.

Два дня работы с утра до ночи пролетели быстро. Когда пришло время подвести черту, Зверев, грустно улыбнувшись, неожиданно спросил:

— Не жалеешь, Володя, что много лет назад принял мое предложение работать в разведке?

— Нет, Игорь Михайлович, — твердо посмотрев в глаза своему учителю, ответил тот. — Не жалею.

— А то, что ты каждый день играешь в прятки со смертью, не пугает?

— Ну что вы, улыбнулся тот в ответ. — Я с ней, Игорь Михайлович, давно на «ты».

— Ладно, ладно, не обижайся, это я так. А теперь, Володя, — Зверев поднялся с табуретки, и прошелся по камере, — послушай внимательно… В ближайшее время будешь на свободе. Но до этого, придется потерпеть. И, пожалуйста, что будет происходить с тобой, ничему не удивляйся… А так, мы с тобой обо всем договорились, повторяться не будем… Удачи тебе, — Зверев подошел к Азарову, положил руки на его плечи, внимательно посмотрел в глаза, и крепко прижал к своей груди. Затем резко разжал объятья, и не оглядываясь зашагал к двери.

Лязг металла, скрежет закрываемого замка, и снова Владимир Чумаков, превратился в Филиппа Джексона.

Вечером в камеру ворвались несколько охранников, и ничего не объясняя, и ни о чем не спрашивая, избили его. Били профессионально. Ни один важный орган не был поврежден. Зато лицо было изуродовано до неузнаваемости.