Владимир Мильчаков - Повести и рассказы

Но никто не отозвался на его зов.

— Баймурад! — повысил голос Тургунбай. Но батрак не подбежал и на этот раз. Гнев закипел в груди Тургунбая. «Что они?! Сегодня нарочно взялись злить меня?! — пронеслось в его голове. — Сначала родная дочь, а теперь этот выродок».

— Баймурад! — заорал он так, что у самого зазвенело в ушах. — Где тебя шайтан носит, грязная шелудивая собака.

На женской половине двора стукнула дверь амбара, в которой хранились сласти.

«Слепая дура Ахрос возится там и ничего не слышит, а этот пес пользуется, — с яростью подумал Тургунбай. — Опять до сладостей дорвался».

С женской половины во двор торопливо вбежал Баймурад. Испуганно глядя на хозяина, он просеменил к террасе и остановился, по-собачьи уставившись на хозяина. В уголках губ Баймурада белели кусочки халвы.

Тургунбай не спеша спустился по ступенькам, молча приблизился к побелевшему от страха батраку, на мгновение задержался, словно примеряясь, а затем коротким, но сильным ударом стукнул его по зубам. Баймурад, как подкошенный, свалился на землю. Из разбитого носа и рта хлынула кровь.

— С-с-собака, — свистящим голосом проговорил Тургунбай, чувствуя, что после удара у него сразу стало легче на душе. — Собака! Только жрать!

Баймурад поднялся, сгребая ладонью кровь, заливавшую подбородок. Тургунбай снова сжал кулак. Баймурад закрыл глаза, но оставался на месте, покорно ожидая удара.

Но Тургунбай внимательно осмотрел свой сжатый кулак и опустил его.

— Пойдешь, собака, и пригласишь соседа Маткарима, Алимджана-байбачу и Хамракула-бобо. Скажешь, дело есть. А потом подашь чай. Живо!

К тому времени, когда азанчи затянул свой призыв к молитве, Тургунбай выполнил многое из того, что ему наказывал Исмаил Сеидхан. Трое почтенных односельчан недаром провели несколько часов у него в гостях. Недаром также была выпита дюжина чайников чая с халвой, изюмом и сдобными лепешками.

Проводив гостей, Тургунбай отправился в мечеть. За ним, оборванные и грязные, не сегодня накормленные почти досыта, потянулись его батраки. Баймурад остался дома. От удара хозяйского кулака лицо его так распухло, что Тургунбай, посмотрев на батрака с презрением, сказал:

— Следи за домом.

Тургунбай был доволен собой. Маткарим, Алимджан-байбача и Хамракул-бобо — кишлачные толстосумы, правда, менее значительные, чем Тургунбай, — с первых же фраз поняли, чего добивается Исмаил Сеидхан. Все трое изъявили желание вступить в «Улему» и сплоченно действовать против надвигающейся с севера грозы.

«Вчера, после разговора со святым ишаном, нас было в кишлаке только пятеро. Сегодня каждый из пятерых привлек к святому делу не меньше чем по три человека. Значит, двадцать самых уважаемых и состоятельных людей в кишлаке сговорились действовать заодно. А у этих двадцати весь кишлак вот где сидит, — в лад своим мыслям Тургунбай нежно похлопал себя по карману. — Сила! Во имя аллаха, святое дело корана и шариата не останется беззащитным. Мы всю голь за собой потянем. Пусть только тронут нас, наши земли, нашу воду. Священную войну объявим. В порошок сотрем неверных».

Мечеть была переполнена народом. Тургунбай, сняв обувь у входа в дом молитвы, неторопливой походкой знающего себе цену человека прошел в первый ряд молящихся и опустился на колени рядом с Абдусалямбеком. До начала молитвы будущие родственники успели обменяться несколькими фразами.

После обычных вопросов о здоровье и благополучии, Тургунбай как бы между делом сообщил собеседнику:

— Достопочтенный Исмаил Сеидхан оказал мне великую честь. Через четыре дня моя дочь Турсуной будет женой нашего любимого наставника.

Абдусалямбек удивленно взглянул на Тургунбая. Его глаза от изумления готовы были выскочить из орбит. Он что-то хотел спросить у Тургунбая, но в этот момент послышался голос муллы. Священнослужение началось, и Тургунбай углубился в молитву. Абдусалямбек все же успел сообщить удивительную новость своему соседу с левой стороны. У того на лице тоже отразилось неподдельное изумление, разбавленное изрядной долей недоверия. Но Абдусалямбек подтвердил, что новость самая достоверная. Он важно подчеркнул, что о женитьбе ишана на дочери Тургунбая ему сообщил лично сам Исмаил Сеидхан.

И новость пошла гулять по мечети. Передаваемая шепотом, она скоро стала известна всем, кто сидел в первых рядах молящихся. Многие с завистью смотрели на Тургунбая, а тот, не замечая ничего, погрузился в молитвы.

Но вот моление кончилось. Однако мулла не отпустил верующих. Он неторопливо подошел к мимбару — возвышению в передней части мечети, поднялся на две ступени и повернулся лицом к молящимся. Подняв обе руки вверх ладонями, Сеид Гияс на несколько мгновений застыл в этой молитвенной позе.

Верующие замерли. «Проповедь! Проповедь! Мулла Гияс скажет проповедь!» — пронеся по мечети шепот, точно шелест листвы, потревоженной порывом ветра.

— Во имя бога милостивого и милосердного! — раздался над толпой голос муллы. — Слушайте, правоверные, слова правды. — Слушайте, правоверные, ибо сказано: «Не закрывайте ушей ваших для слов истины, не отвращайте сердец ваших от служения богу, единственному и справедливому».

Мулла передохнул. В мечети стояла мертвая тишина. И, словно ободренный этой тишиной, мулла Гияс еще более высоким голосом завопил:

— Нет бога, кроме аллаха, и Магомет — пророк его. И сказал пророк спутникам своим: «Кто уклонится от пути заповедей и законов, тот будет ввергнут в пучину ада, и колючки ядовитого дерева Заккум прорастут сквозь тела отступников». Слова пророка сохранил и передал правоверным благочестивый Яхья ибн Хасан, чтобы все живущие знали их.

Мулла, входя в экстаз, с каждым словом повышал свой голос. Резкий фальцет его сверлил уши слушателей, слова проповеди будоражили сознание верующих, тянули их окунуться в пучину религиозного экстаза, в пучину религиозного неистовства.

— Что такое священный шариат? — снова, передохнув, завопил мулла. — Это забор, который отгораживает веру отцов наших от тлетворного дыхания дьявола. Тот, кто посягнет на шариат, кто посягнет на священные установления ислама, достоин еще при жизни быть низвергнутым в адское пламя и мучиться там вечные времена. А тот, кто равнодушно наблюдает, как руки отступников от святого ислама разрушают священную стену шариата, да будет проклят аллахом и да постигнут его великие беды и несчастья. Да исчезнет все достояние равнодушного в пламени пожаров. Да увидит он кровь, бьющую из распоротых ножами палача грудей сыновей своих. И да смешается эта кровь с пылью и навозом. Да разделят его жены ложе с насильниками и расхитителями достояния мужа своего.