Владимир Мильчаков - Повести и рассказы

— На территории, отвоеванной Советской армией у гитлеровцев, восстанавливать фашистские порядки мы никому не позволим. Запомните это. Панской Польши больше не будет.

Янек молча смотрел, как санитары положили на носилки его отца и брата, увидел поредевшее стадо, которое разведчики старались согнать в кучу, увидел туши убитых коров, и подбородок его задрожал. По пыльным щекам, оставляя грязные дорожки, покатились слезы, и ярость его сменилась отчаянием. Схватившись за голову руками, Янек плашмя грохнулся на землю и истерически закричал. Он бился головой о землю, скреб ее руками, набирая полные горсти разрыхленного взрывами чернозема, и продолжал громко причитать.

Молча и хмуро смотрели на него солдаты.

— Смотри, как убивается, бедняга, — соболезнующим голосом тихо проговорил пожилой автоматчик и медленным движением стащил со своей головы пилотку. — Горе-то какое. И отца и брата сразу. Почитай, всю семью! Не знаете ли, есть мать-то у него аль нет?

Ему никто не ответил.

Командир санитарного взвода подошел к подполковнику:

— Товарищ гвардии подполковник! Убитых отнесли в дом. Скота побито около тридцати голов, придется срочно закопать. Жара. Кроме того, ранено шесть коров и двенадцать овец. Как с ними быть?

— Дело хозяина. Хотя раненый скот мы могли бы купить, если он хорошо упитан.

Командир санвзвода подтвердил, что упитанность скота очень высокой нормы. И в борщ и с кашей хорошо пойдет.

— Лейтенант Чернов! — приказал Шатов командиру разведчиков. — Пошлите бойца за помпохозом. Пусть купит у хозяина подбитых коров.

Командир санвзвода наклонился над голосившим хуторянином, предлагая ему выпить что-то успокаивающее, но тот, отмахнувшись руками, продолжал биться головой об землю.

— Что он кричит, друг? — спросил Нурбаев Юзефа, стоявшего рядом с ним и концом грязного рукава вытиравшего разбитые губы.

— Он очень страдает, пан! — ответил Юзеф. — Эти несчастные снаряды разорили молодого хозяина. Убито тридцать коров и лошадей. И какие лошади! И какие коровы! Большой урон пану хозяину сделан, большой урон. Горе большое для пана.

— Постой, постой, товарищ, — взволновался Нурбаев. — Ты, наверное, не так говоришь. Скот побили — ерунда; скот нажить можно. Вот отца, брата нажить нельзя. Это совсем плохо. Об этом плачет твой хозяин.

Юзеф иронически скривил свой распухший рот и, понизив голос, ответил:

— Об этом он завтра горевать будет, когда ксендз и соседи на похороны придут. А сейчас пану Янеку горевать нечего. Один хозяин остался, делиться не с кем. Земля — его, скот — его, имущество и деньги — тоже его. — И Юзеф подмигнул Нурбаеву подбитым глазом.

Лейтенант Чернов, молча слушавший этот разговор, усмехнулся и подошел к подполковнику. Переданные подполковнику слова батрака о том, из-за чего сейчас убивается молодой хуторянин, показались Шатову невероятными.

— Да что он, зверь, что ли? Этот самый пан. Может, врет Юзеф?

— Не похоже на это, товарищ подполковник. Я ведь по-польски тоже кое-что уже понимаю и, мне кажется, Юзеф правильно говорит. Янек горюет не об отце с братом, а о своем погубленном скоте.

Вопли Янека стали затихать.

— Прислушивается! — усмехнулся Чернов.

Подполковник круто повернулся и пошел к хутору. Из ворот навстречу командиру полка спешил майор — его помощник по хозяйственной части. Вместе с ним Шатов направился в дом. У самого крыльца Шатова окликнули:

— Пан подполковник! Можно вас на одну только секундочку! — Торопливо подбежавший Янек заговорил на чистом русском языке. — Очень прошу, пане подполковник. Может, явите милость, замените мне подбитый скот на коров из полкового стада. Хоть бы коровок десяток дали… Ведь вам все равно солдат кормить надо, а я бы уж не стал дорожиться. Мои-то ведь коровы породистые да в теле.

— Нет, менять не будем, — резко сказал Шатов. — Купить можем. По государственной цене. Вот, поговорите с майором, — и, указав на своего помощника, подполковник вошел в дом.

Стадо было собрано. Молодой хозяин, уже успев договориться с майором о продаже подбитого скота и немного утешенный хотя бы частичным возмещением потери, стоял у ворот хутора и внимательно осматривал каждую корову, лошадь, овцу, которые входили во двор. Приученные животные сами направлялись в хлев, каждое к своей кормушке.

Только одна старая темно-бурая корова, с тугим, переполненным молоком выменем, не хотела заходить во двор. С протяжным мычанием она бегала по лужайке, то и дело шарахаясь в сторону от развороченных взрывом туш.

— Юзеф, загони ее во двор! — крикнул Янек батраку, присевшему рядом с разведчиками у палисадника. — И что с ней такое, сдурела, что ли, с перепугу?

— Нет, хозяин, не сдурела. Она хоть и скотина, а ведь тоже сердце имеет. Теленка-то у нее забило. Вот она и тоскует, мечется по полянке, — спокойно сказал Юзеф, не трогаясь, однако, с места.

Янек, резко повернувшись к Юзефу, зло посмотрел на него, но, встретив неожиданно дерзкий и спокойный взгляд батрака, вдруг замялся и, отвернувшись, сам направился к лужайке.

Сидевший рядом с Юзефом Нурбаев долго смотрел хуторянину вслед, затем вдруг плюнул в сторону и громко выругался.

— Ты что, Нурбаев? Контузия отходит? — удивился стоящий неподалеку лейтенант Чернов.

— Да как же, товарищ лейтенант? Зло берет меня вот на этого бая. Совсем такого человека понять не могу. Или он немного ишак, или он совсем сукин сын.

Все расхохотались. Даже на опухших губах Юзефа промелькнуло подобие улыбки.

— Что же, он и есть бай. И даже не просто бай, а особо зловредная разновидность бая, выведенного в Польше Пилсудским. Осадник, по-здешнему. Таких здесь много. Они и у нас были, теперь вывелись.

Нурбаев невольно окинул взглядом равнину с тянувшимися до самого горизонта хуторами.

— А ведь сколько их тут! Осадников-то! — сказал он протяжно. — И все такие, как этот.

Чья-то рука легла на плечо разведчика. Нурбаев оглянулся. Видимо, угадав его мысли, Юзеф с улыбкой посмотрел на разведчика и, кивнув головой на дальние хутора, сказал:

— Ничего, пан товарищ! Выведем!

Черные тяжелые тучи медленно ползли над самой землей. Выше туч, надсадно завывая, шли с запада на восток и с востока на запад косяки бомбардировщиков. Ниже туч, на земле, притихшей, ощетинившейся стволами зениток и счетверенных пулеметов, все было залито густой темнотой.