Игорь Гуров - Зарево над предгорьями

— Ну что ж, Пелипенко, дело в дивизии всем вам найдется. Тебе уже по возрасту в комендантском эскадроне быть, старшего сына в сабельный или в пулеметный определим, по выбору, девчат при полковых кухнях оставим. А вот с младшим твоим не знаю, как и быть. Ему же в танкисты нужно.

Все больше мрачнели лица у всех пятерых Пелипенко.

— Так что разреши доложить, Василий Иванович, — с обидой в голосе заговорил старик: — не за тим мы к тоби ихали. Делить нас нияк нельзя. Чегой-то мне в комендантский? Я еще лучше твоего молодого рубать могу. Не гоже мне склады да обозы охранять. И девчата мои борщ варить и дома могут. Настасья на скачках да рубке у колхозном клубе «Ворошиловских кавалеристов» призы брала, а о Катьке и говорить неча. Огонь, а не девка! У Осоавиахиме снайперскую науку прошла и с седла тоже не валится. И младший мой казак справный. Танки вещь хорошая, да неча ему от своих отбиваться. — И с просительными нотками в голосе Пелипенко закончил: — Так что, Василий Иванович, сделай милость, принимай до себе усих разом. В один взвод.

Генерал смущенно подергал себя за ус. Потом подошел к старику и крепко пожал ему руку.

— Быть по сему, — сказал он сияющему Пелипенко. — Назначаю тебя командиром взвода, пусть он так и именуется: «Пелипенковский взвод». А формироваться будет в твоей станице. Сам подбери себе лихих бойцов.

Выйдя из штаба, Аметистый и генерал увидели, как вдоль по улице во весь опор помчались пять всадников в серых черкесках с развевающимися за спиной алыми башлыками. Семья Пелипенко спешила первой сообщить станичникам, что формирование добровольческой казачьей дивизии началось. Но они все больше убеждались, что опоздали. Навстречу то и дело попадались верховые, по праздничному одеянию и торжественному виду которых не трудно было догадаться, куда они держат путь.

Весть о формировании казачьей дивизии быстро разнеслась по станицам. Кубань подымалась на борьбу с врагом.

Тысячами разгневанных голосов заливалась вьюга. Она швыряла в окна вагонов снег, наметала на рельсы высокие сугробы, сквозь которые едва пробивался идущий впереди состава снегоочиститель. Поезд двигался медленно, подолгу стоял на полустанках, а то и просто в степи, ожидая, когда снегоочиститель отвоюет у бури еще несколько сот метров железнодорожного полотна.

Так продолжалось третьи сутки.

Начальник санитарного поезда Александр Владимирович Кошуба в одиннадцать часов ночи выслушивал доклады подчиненных. Жадно куря папиросу за папиросой, он неожиданно прерывал фельдшера или сестру резкими, порой совершенно несправедливыми замечаниями, фельдшера выходили из купе начальника ошеломленные. Они работали с Кошубой с первых дней войны и никогда не видели скромного, выдержанного доктора в таком состоянии.

Фельдшер Юра Леонидов выскочил из купе, чуть не сбив с ног медсестру Тоню. Переступая порог, она слышала, что Юра шепотом, в котором не было ни обиды, ни жалобы — ничего, кроме недоумения, — сообщил:

— Он на меня даже ногами топал.

Не успела Тоня захлопнуть дверь, как начальник поезда зло спросил ее:

— А что у вас, тоже холодно в вагоне?

Девушка опешила: обычно начальник требовал подробного отчета о состоянии раненых. Она замешкалась с ответом, и доктор еще более зло повторил:

— Тоже холодно?

— Да нет, у нас нормально.

— Нормально? Что-то не верится. А чем топите?

Девушка замялась:

— Да всем, товарищ начальник…

— То-есть? Что вы мнетесь? — закричал Кошуба.

Тоня чувствовала, что в ней закипает обида, а с языка вот-вот сорвется какая-нибудь дерзость. Она подняла глаза на начальника… и дерзкий ответ застрял в горле.

Девушка увидела огромные черные круги под лихорадочно блестевшими глазами Кошубы, бледное лицо. Неожиданно для себя она сделала шаг вперед.

— Александр Владимирович…

Он удивленно вскинул голову. Так его не смел называть никто из подчиненных.

— Александр Владимирович, — повторила Тоня, — зачем вы нервничаете?

— Садитесь, — сказал Кошуба. Нервный подъем, который не давал спать вот уже третью ночь, заставлял кричать на подчиненных, беспрестанно курить, как-то сразу стал спадать.

Тоня присела на уголок дивана и заговорила тем мягким, ласковым голосом, каким она успокаивала тяжело раненных:

— Что же можно исправить? Метель, стихия…

Кошуба тяжело вздохнул.

— Все, что нужно, делаем, — продолжала она. — Зачем же так изводиться?

— Сегодня опять умерли пятеро, — глухо сказал доктор. — А если бы ехали нормально, довезли бы до госпиталя. А довезли, значит спасли. Народ молодой, в госпитале выжили бы…

Кошуба снова потянулся к портсигару, но на его руку опустилась ладонь девушки, и он не отвел ее.

— Что же делать? — грустно проговорила Тоня. — К утру будет шестеро.

— Кто? — вздрогнул Кошуба.

— Мальчик, которого принесли в поезд последним, Шура Леонтьев.

Кошуба высвободил руку, встал и взял свой неизменный саквояж с инструментами.

— Пойдемте! — бросил он Тоне.

Поезд медленно, как бы ощупью, тронулся вперед. Несколько минут колеса мерно постукивали на стыках рельсов — и снова остановка.

Доктор проходил через вагоны быстро, не останавливаясь, не отвечая на приветствия дежурных сестер. Тоня едва поспевала за ним.

«Несчастный рейс, — думал он. — Нужно оперировать, а Зуева нет». Доктор Зуев, ассистент Кошубы при операциях, был тяжело ранен во время последней бомбежки.

Шура Леонтьев лежал в отдельном «боксе».

— Свет! — приказал Кошуба. Тоня принесла и включила переносную лампу. — Приподнимите!

Гибкие, подвижные пальцы доктора быстро сняли повязку с груди лежащего без памяти мальчика.

Раненый застонал, но не очнулся.

— Опустите его.

Кошуба был слишком опытным доктором, чтобы не понять, что ребенок приговорен к смерти, но он не мог мириться с этим приговором. «Какая, в сущности, несправедливость», — думал он. Мальчик, который годится ему во внуки, умирает, а он, старик, будет жить и, может быть, еще долго… Нужна операция — немедленная и здесь же, на месте. Нести через три вагона в поездную операционную — бессмыслица. Его не донести.

Кошуба взглянул на Тоню. Большие серые глаза смотрели на него не отрываясь. И он прочел в них именно то, чего ему не хватало: уверенность в успехе, в его силах.

— Ну что ж, давайте оперировать, — проговорил он почти весело. — Здесь, на месте… И только вдвоем.

Подсознательно он боялся, что появись еще кто-либо — исчезнет тот творческий подъем, в котором он находился.

— Пошлите санитара к машинисту. Пусть передаст, что я запретил трогаться с места без моего приказания.

Тоня вышла и быстро вернулась.