Борис Азбукин - Будни Севастопольского подполья

Друзья ни в чем не были схожи. Саня — высокий восемнадцатилетний парень, синеглазый, с тонким нервным лицом и вьющимися волосами, порывист и резок в движениях. В промасленных синих штанах, такой же блузе, с угольной чернотой под глазами — он с виду типичный молодой портовый рабочий. Костя на год моложе Сани, ниже ростом, коренаст, широко плеч, нетороплив; волосы у него жесткие, ежиком, лицо широкое, в лукавых светло-карих глазах смешинка. Одет он на флотский манер — черные брюки и полосатая тельняшка с засученными по локоть рукавами. В одежде и кличке его «Матрос», видимо, сказались неосуществленные ребячьи мечты.

Скуластое лицо Кости лоснится испариной, пальцы рук занемели, но он упорно продолжает писать. «Брось — и Санька бросит. Не любит корпеть за столом. Неусидчив, горяч, — думает Костя, — а работы всего-то на полчаса!» Он слышит, как Саня сопит, его светлые волосы рассыпались и прилипли ко лбу.

Краешком глаза Костя видит, как он, вытащив из пузырька ручку, раздраженно стряхивает на промокашку прицепившуюся соринку. Очистив перо, Саня начинает размашисто выводить буквы с завитушками.

— Опять пошел кренделя выписывать? — остановил его Костя. — Сколько раз тебе говорили: почерк узнают. А ты все свое.

Саня поморщился, но смолчал. Разве это его дело — писать? Он готов хоть всю ночь не спать, в одиночку клеить под носом у полицаев листовки, чем париться тут. Там настоящее дело, там риск, там можно показать свою ловкость, хитрость, удаль. А тут? Посади Шурика — и он будет строчить. Если б Саша не требовал, чтобы каждый подпольщик размножал листовки, ни за что бы он этой писаниной не занимался.

— Скажи, Матрос, долго мы еще будем кустарничать? Неужто нельзя достать машинку? За это время мы настукали бы полсотни листовок, не меньше.

— А ты попробуй достань! — вставил Коля.

— Если бы знал где, я достал бы.

С лукавой прищуркой Костя посмотрел на друга и усмехнулся:

— Будто не знаешь где. Известно, у немцев. Вчера Петька говорил, что интенданты подарили майору Филле новенький «адлер».

— Где машинка, в конторе? — загорелся Саня. — Подлец буду, если не стяну!

— Она в конторе тебя ждала и не дождалась. Теперь назначила свиданье в квартире Филле, — засмеялся Коля. — Я сам видел, как он нес ее.

— Зря смеешься. Санька прав. Эту машинку нельзя упустить, — серьезно сказал Костя. — Только мы, Сань, мы не воры, не бандиты. Мы ее не стащим, а экс-про-при-ируем. Отберем то, что у нас награбили. Понял? Заодно и радиоприемник прихватим. Без радио мы глухие и народу ничего не можем рассказать.

— А Сашу ты спросил? — полюбопытствовал Саня.

— Ты что, забыл о задании, которое получил?

…Еще в конце марта в этом доме на Лагерной, № 2 Ревякин устроил встречу подпольщиков. Их было всего одиннадцать. Тогда собрались его друзья, бежавшие из концлагеря военнопленных: Иван Пиванов, Максим Пахомов, Кузьма Анзин, учитель Георгий Гузов, вся семья Михеевых с родственником Леонидом Стеценко, а также ребята — связные подполья. В тот памятный день было оформлено создание подпольной организации, приняты устав, программа, шел разговор о работе среди населения и советских военнопленных в концлагерях, о сборе одежды, оружия, о более частом выпуске листовок, о необходимости создания своей нелегальной печатной газеты.

— Помнишь, на встрече подпольщиков Саша говорил нам: «Идите на все, на любой риск, только достаньте приемник с машинкой, а если удастся, то и шрифты», — уточнил Костя.

Время шло. Было уже за полдень, когда Костя, вычитав листовки, прописными буквами четко вывел на каждой подписи», «КПОВТН», что означало: «Коммунистическая подпольная организация в тылу у немцев». Затем Костя предложил, не откладывая, обследовать подземелье для склада оружия. Саня Калганов удивленно спросил Костю: — Зачем нам теперь винтовки и автоматы? Сперва я думал, мы вооружимся и двинем в лес, к партизанам. А теперь вместо этого мы поступаем на службу к фашистам… И зачем вдруг потребовались Саше гранаты, которые мы принесли?

— Не знаю.

— Врешь, знаешь. Только скрытничаешь.

Под пытливым взглядом товарища Костя смутился. Он действительно знал. Знал, что подготавливается побег из концлагеря пленных солдат и матросов. Гранаты предназначались им. Но об этом опять не скажешь.

— Для чего? — настаивал Саня.

— Что ты ко мне пристал?! — вскипел Костя. — Мне не докладывают, для чего. И я не спрашиваю. Не положено это. Хочешь знать — сам спроси Сашу.

Саня нахмурился.

— Брось, не злись. Матрос прав. Не обо всем можно говорить, — примирительным тоном сказал Коля.

За калиткой послышалась какая-то возня, звякнула железная задвижка. Коля высунулся из окна.

— Кто там?

Калитка распахнулась, под окном появилась взъерошенная голова Шурика.

— Это Петька Америка. Я ему говорю: нельзя, а он знав прет. Чуть с ног не сшиб, — со слезой в голосе пожаловался Шурик брату.

— Давай его сюда и ступай к калитке.

В комнату вошел маленький, щуплый паренек, ростом с Шурика, в серых по щиколотку штанах, в резиновых тапочках на босу ногу и желтой майке, под которой на спине выпирали острые лопатки. Кожа его, продубленная морской водой и зноем отливала маслянистым блеском ядреного южного загара. Из-под белесых бровей, не мигая, смотрели дерзкие серые глаза. Это был Петька, самый молодой из подпольщиков. Он был так, мал ростом и тонок, что года на три казался моложе своих пятнадцати лет. Жил он на Лабораторной улице через дом от Александра Ревякина и, как и Костя Белоконь, был связным. Настоящие имя и фамилия его были Анатолий Лопачук. За петушиный нрав, задиристость и драчливость слободские ребята прозвали его Петькой, а потом к нему пристала еще и другая кличка — Америка.

Лет до восьми он сильно картавил, и без привычки его трудно было понять. Однажды, когда он играл с ребятами на улице, проходивший матрос остановился и, улыбаясь, спросил: «Ты, браток, часом не из Америки? Лопочешь, а что — не понять». С тех пор кличка «Петька Америка» прочно прилипла к нему. Фамилию его мало кто помнил, но «Америку» знали все портовые мальчишки Южной стороны.

— А-а, пацан, пришел! Гляди-ка, он уже на вершок подрос! — воскликнул Калганов.

Петька прошел через комнату, не удостоив Саню взглядом, и с независимым видом уселся на подоконнике. Шустрые глаза его следили за движением рук Белоконя, который отсчитывал листовки.

— Четыре мало. Прибавь, Кость, еще. Не будь жадюгой, — выпрашивал Петька. — Тут только на одну Корабелку, а мне и на Воронцовой горе клеить, и в концлагерь надо.

— Не канючь. Сам небось несколько штук написал и за пазуху спрятал!

— Когда ж мне писать? Я с утра знай бегаю по разным квартирам. Не видишь — весь взмок.