Валентин Строкань - Чёрный иней

Рефлексы Смаги сработали безукоризненно. Он умел «качать маятник», и едва немец остановился, мгновенно бросил напрягшееся тело влево, и очередь его автомата встретилась с очередью немца. Вторую очередь, длинную, щедрую, он направил на стоявших у входа. О пулемете, оголившем своё жало, он не забывал ни на миг, но сначала надо было обезвредить тех, у входа. Двое сразу же легли у дверей, а третий юркнул за угол и вскоре ответил такой же длинной очередью.

— Вот сволочь, — ругнулся Смага, — не достал...

Следом зычно и звонко затарахтел с чердака крупнокалиберный.

— Работаю по чердаку! — прокричал Смага и откатился влево.

Немец вёл заградительный огонь, отсекая их от дома.

«... Гранату бы, — мысленно процедил Чёрный, выпуская короткие очереди и перекатываясь через спину. — Связка — для дизеля. А так... Чем ты его заткнешь, кукишем?..»

Чёрный смотрел на все эти приборы, будки, мачты, назначения которых он не знал и знать не хотел, поскольку его целью был сарайчик. Укромный, с двумя небольшими окошками, он притягивал к себе взгляд сержанта, залёгшего на расстоянии ста метров от него. В сарайчике был дизель. Его надо взорвать, тем самым лишив фашистов электроэнергии, дальней связи и прочих благ. Он нащупал связку гранат, увесисто оттягивавшую ремень на правом боку. Она сковывала движения, а ведь его ожидал нелёгкий путь под огнём. Бесконечно долгий путь... «Сколько ещё? Метров хотя бы с полста... Нет, бросок будет один, значит, надо наверняка... Метров с двадцати». Он ещё раз всё оглядел перед собой, наметил возможные укрытия, прикинул время и расстояния. Боковым зрением видел, как слева Смага пытается добраться до удобной ниши на небольшом клочке морены, а пулеметные очереди метут снег с небольших бугорков в двух метрах от его головы.

Чёрный попробовал доползти до неглубокой впадины, видневшейся за три метра впереди. Но для этого надо было преодолеть небольшой холмик. На нём он был беззащитен. Совсем... Откатился...

— У нас нервы крепкие, — бормотал он для самоуспокоения.

Напрягшись, он пытался просчитать подходящий для броска миг: «Сейчас... Ближе, долго нельзя... Они втянут нас в затяжную перестрелку, тогда — кранты...»

Немцы могли сыпануть в двери и рассредоточиться вокруг станции. Тогда шансов пробиться и выиграть этот бой у них не останется... «Смага, молодец, отвлёк... Ну... Вот, теперь моя очередь... На-а! На тебе!..»

Он видел, как брызнули осколки оконного стекла. Пулемет смолк. Его пули кучно легли вокруг окна и на какое-то время ослепили пулемётчика.

«И мы им, чёртову отродью, показали!.. Ещё вперёд... сюда...»

Тишина снова взорвалась дробным стуком. Поправил сбитую набекрень шапку. В сознании запечатлелась каждая деталь: глубокая чернота окна, серое дуло пулемёта, едва заметное в полумраке, немец, копошащийся за углом. Смага, который почему-то начал перемещаться вправо...

Пулемёт опять замолк, но теперь пауза была нарочитой, Чёрный не верил ей. «Нельзя ему, сукиному сыну, верить... Нас не обдуришь».

Снова ударила струя свинца. Чёрный лихорадочно заелозил, стараясь уберечься от огня и в то же время выискивая глазами укрытие.

Короткая очередь оборвалась, поскольку Чёрный откатился влево, и пули не достигли его. Он сразу метнулся вперёд и вправо — опять опередив фашиста. Следующая очередь просвистела, обдав холодным воздухом, но пули не зацепили его, попав туда, откуда он выбрался секунду назад.

«Ох, и погонял меня, сволочь этакая... такие выкрутасы заставляет вытворять... Ну что, поймал?!»

Взбешённый пулеметчик сменил тактику. Он бил теперь непрерывно, не жалея патронов. Чёрный лежал за угловатым холмиком припорошенного снегом гранита. Пули секли и дробили камень, угрожая разнести его в прах, каменное крошево брызгало во все стороны.

«Ну, и лупит, собака!..»

Камень трескался и крошился. Пулемётчик пытался раздробить гранит, защищавший полтавчанина. Это уже было похоже на расстрел.

Вот теперь всё завертелось по-настоящему. Чёрный падал, поднимался, кувыркался пологим склоном. Порой ему казалось, что земля становится дыбом и летит на него, лицо залепляло снегом, из носа текла кровь, на зубах скрипела каменная крошка.

Наконец он добрался до какой-то канавы и с разбега влетел в неё. Не переведя дух, всадил длинную очередь по фронтону здания. Пулеметчику это не повредило, но Черный не смутился. Его стрельба была не столько на поражение, сколько ради собственного спокойствия.

Автомат прирос к телу, как ещё одна рука. Дуло сизое, окисленное, потёртое, с едким запахом железа и пороха. Внезапно он почувствовал нечто схожее на нежность к своему оружию. Здоровенная связка гранат, жёстко давившая на рёбра, вернула его к реальности.

«Вот зараза, все бока отдавила... Сколько ж мне ещё тут с этим гансом валандаться? Ого! Да теперь палку можно докинуть, не то что гранату! Ну, Пётр, ещё десяток метров — и камня на камне от того сарая не останется. Давай аккуратно...»

Он продолжал слушать тишину, как вдруг обожгла мысль — у немцев окончилась лента. И сейчас второй номер торопливо подтягивает тяжёлую коробку с новой лентой, жмёт на защёлку, рвёт крышку магазина, откидывая прицельную планку, выдергивает порожнюю ленту, вставляет новую, смертельно опасную.

Это был его миг, который он едва не проворонил! «Всадить в черноту полмагазина, и...»

На ходу срывая с ремня связку, он бросился к сарайчику напрямик, не скрываясь, во весь рост...

«Война лишь открывает шлюзы для проявлений всего, что ты уже взлелеял в себе, являет твоё естество. Война ничего не отбрасывает, она лишь всё заостряет. И если ты был дерьмом до войны, то будешь им и здесь, на войне. В зверя быстрее всего превращается тот, кто не может объяснить жестокость войны религией, идеологией, моралью. Такие быстро разувериваются. Скотство, озлобление, отчаяние — это я понимаю, но полное одичание? Но именно такими и оказались Айхлер и Лангер. Хотя понятно, что полностью высвободиться из трясины жестоких и абсурдных проблем войны не дано никому...»

«Этот вывод уже из моего собственного опыта», — с горькой иронией подумал Гревер.

«Война вовсе не исключает работы духа. Скорее, напротив: самоанализ на фоне жестокого абсурда приобретает особенно острый привкус, причём работать над собой необходимо не поневоле, а ежедневно преодолевая леность и ограниченность разума, мужественно глядя истине прямо в глаза. Уместно ли здесь слово «мужество»? Мужество — это преодоление явной опасности, когда ты трезво осознаёшь, что на этом пути тебя ожидают страх, бессилие, безверие, желание отказаться от борьбы. Не этого ли требует сейчас от меня судьба?

К слову, красные выказывают эту способность в полной мере. Втроём они отважились атаковать метеостанцию. Их тактика наивна, они стараются отвлечь моё внимание от действий своей основной группы, которая пока что ничем себя не проявила. Я ожидаю их нападения ежечасно. У них нет шансов, и единственное, что вызывает у меня любопытство, — с какого направления они будут пытаться атаковать наш объект и насколько изобретательными при этом окажутся. Я приму непосредственное участие в бою с первой же минуты появления красных, поэтому через полчаса покидаю метеостанцию и переношу свой КП к Эрслебену. Делаю это не без сожаления, поскольку моя комната кажется мне символом домашнего уюта. Но...