Арно Зурмински - Отечество без отцов

Незадолго до смены поста он услышал где-то вдалеке стрекот пулемета.

— Тебе не удастся поспать, через час мы атакуем, — сказал солдат, сменивший его. Было шесть часов утра.

Годевинд встретил его у входа в блиндаж, закурил сигарету и махнул рукой в сторону автомагистрали.

— За лесом находится деревня, откуда стреляли по шоссе. Мы должны взять эту деревню самое позднее, до восьми часов. Пока хорошенько подкрепись!

Вместо того, чтобы поесть, Роберт Розен вырвал из блокнота листок бумаги и написал:

Дорогая мама!

Нам предстоит первая атака. Если я не вернусь из боя, передай, пожалуйста, привет Эрике. Я был бы этому очень рад.

С любовью; твой сын Роберт.

Он положил письмо в ранец, прикрепив к нему записку с указанием отослать лишь в случае его героической смерти.

В семь часов утра артиллерия начала обстрел деревни, в то время как солдаты группировались у обочины дороги.

— Трус погибает первым, — сказал Годевинд. — Мы спокойно пойдем по заснеженному полю подобно крестьянам, которые сеют пшеницу.

— Какое ты имеешь представление о том, как сеют пшеницу, — подумал Роберт Розен, — ты ведь шкипер баркаса. Озимую пшеницу мы сеем в конце сентября, а яровую пшеницу — в начале апреля. В декабре лишь только холодная смерть сеет на белых полях свои семена.

Лейтенант говорил о чем-то, чего Роберт Розен не воспринимал, потому что он отрешился от всего и вспоминал теплый коровник в Подвангене.

Когда артиллерийский обстрел прекратился, они начали взбираться на пригорок, растянувшись цепью и держа винтовки наперевес. Они поднялись на него, не сделав ни единого выстрела. Внизу они увидели деревню, в которой горели три дома.

— За каждым из сугробов может кто-нибудь находиться, как раз в эту самую минуту целясь тебе в сердце, — подумал Роберт Розен. — А может быть, этот кто-то прячется за деревьями или за кладбищенской оградой.

— Перестань забивать себе голову ерундой, — сказал Годевинд, он шел рядом с ним.

Роберт Розен стал думать лишь о том, чтобы не упасть. Снег мог бы тогда попасть внутрь сапог, в этом случае он промочил бы ноги, зато через день получил бы воспаление легких, и вскоре ему была бы уготована белоснежная кровать в одном из госпиталей далеко от фронта.

Без проблем они вышли к первым домам. По-прежнему никто не стрелял. Две убитые лошади лежали на деревенской улице. Чуть дальше солдаты относили с дороги женщину, раненую осколками снаряда. Несколько сельчан обступили горящие дома и пытались не дать огню перекинуться на другие избы.

Осторожно Роберт Розен вошел в один из домов. На печи лежала женщина с детьми. Он вдруг вспомнил, что вышел на снежное поле голодным, и потому сделал рукой движение, показывая, как кладет себе что-то в рот. Женщина дала ему кусок сухаря.

— Спасибо, — сказал Роберт Розен.

Новая война закончилась, а та, старая война отца, все еще продолжается. Арабского Сталинграда не случилось, но русский Сталинград мне еще предстоит пережить. Нет, я не хочу быть «сталинградским ребенком», но и он не был «сталинградским бойцом». Ему еще не исполнилось двадцати двух лет, он боролся не с пыльными бурями, а со снежными метелями.

Карта на моей стене превращается в заснеженное поле. Белые пятна простираются до Урала, а из-под земли пробивается алый цвет крови. Вегенер утверждает, что Россия представляет собою сплошное кладбище. 30 миллионов людей погибли в войну; если их положить бок о бок, то это был бы отрезок, равный по протяженности Транссибирской железнодорожной магистрали. К ним надо добавить еще миллионы тех, кто умер в ГУЛАГе, сознательное умерщвление голодом на Украине 12 миллионов человек, немецкие лагеря уничтожения на Востоке, Бабий Яр и другие котлованы, Катынь и Воркуту. Счетчик наматывает свои круги один за другим.

Мой отец совершал свои марши по сплошному кладбищу. Друзья и враги лежали вдоль дорог, каски поверх деревянных крестов, второпях по дереву сделанная надпись с указанием имени. Через два года сгнившие кресты упадут, и больше ничего не останется.

За новую войну [24] Военная интервенция США в Ираке. победители заплатили ста пятьюдесятью убитыми. Ах, отец, ты должен был бы все-таки шагать по песчаной пустыне, а не по бескрайним заснеженным просторам Востока.

Вегенер советует мне больше не рыться в прошлом моего отца.

— Этой истории уже шестьдесят лет, нет смысла ворошить ее, — говорит он.

Да, шестьдесят лет. Но картины прошлого вместо того, чтобы удаляться, становятся мне все ближе.

Вегенер выражает опасение, что мне предстоит познакомиться с еще более неприятными вещами. Он хотел бы уберечь меня от этого, чтобы у меня сохранилась достойная память об отце.

Но я не могу этого прекратить, я обязана идти с ним вместе до того самого дня 31 января 1943 года.

После утреннего развода фельдфебель подозвал Годевинда:

— У нас больше нет мяса. Возьми пару человек и поезжай по деревням. Может быть, найдешь какую-нибудь свинью, которую откармливают на забой, либо гусей, или же пару телят.

Годевинд ответил, что он понимает толк во многих ремеслах, но вот свиней никогда не забивал.

— Розен у нас из крестьян и разбирается в свиньях, — сказал фельдфебель.

Годевинд за рулем, Роберт Розен за пассажира, держа винтовку на коленях, Янош из Гельзенкирхена за ними, скорее лежа, чем сидя — так они ехали в открытом легковом автомобиле по шоссе в западном направлении.

— Ты собираешься свинью покупать? — спросил Роберт Розен.

— Ротный фельдфебель не дал мне денег на это, — ответил Годевинд и засмеялся. — Ты ведь видишь, как вермахт катится по наклонной вниз. В первые недели мы платили населению за молоко и клубнику хорошие деньги. Вишню мы уже сами обрывали, при этом никого особенно и не спрашивая. А когда созрели сливы, то мы просто обламывали ветки деревьев и шли дальше. А сейчас мы добываем свиней. Война все продолжается и продолжается, а мы превращаемся в банду разбойников.

У ближайшей развилки они свернули с шоссе и поехали по заснеженной местности. Это был девственный край, не тронутый войной, с деревнями, которые лишь по слухам знали о бедствиях. Столбики дыма выдавали места, где жили люди. Ориентируясь по этим дымам, к 11 часам они добрались до деревни Якубовка, объединявшей на опушке леса три десятка деревянных домов. Сохраняя все меры предосторожности, они подъехали к единственному двухэтажному зданию, где внизу был трактир, а в верхних помещениях размещался склад. Они вышли из машины и стали прохаживаться подобно путешественникам, которым просто хотелось размять ноги. Перед дверью показались женщины, набежали детишки и с удивлением стали осматривать странный автомобиль и солдат в чужой форме.