Андрей Житков - Жизнь и смерть сержанта Шеломова

«Каждый день трупы — свои, чужие, грязь, кровь, неужели все мы хотим этого? Хотим убивать и быть убитыми? Страдать от голода и жажды, терпеть боль, ползать по острым камням, дрожать от холода и страха? Ну и жил бы в своем кишлаке, никто не тронул бы… Кишлак против батальона — безумие!»

«Шевелится!» — услышал Митя голос сзади. Он оглянулся. Метрах в ста пятидесяти по склону лежали убитые ночью душманы. Даже с гребня было видно, что они почернели и распухли. Круглый сержантик возбужденно говорил подошедшим сзади офицерам:

— Шевелится! Только что! Я сам видел! Вот тот, крайний, спрятаться за остальными хотел.

Часть цепи остановилась, оторвалась.

— Кто хочет взять духа в плен? — спросил один из офицеров. Он был без звездочек, и непонятно, кто по званию.

— Ага, к нему подойдешь, а он гранатой и тебя, и себя порешит, — сказал сержант. — Фанатики!

— Эх, его бы живьем! — Офицер дернул затвором. — Ну да ладно. Если враг не берется живьем, то его убивают. — И пошел косить очередями. К нему присоединилось еще несколько человек. Тела внизу зашевелились, задергались, задымились от трассеров.

Митя отвернулся. Он уже не испытывал отвращения ни к трупам, ни к паленому мясу. Насмотрелся за три дня, привык! Он только представил себе на минуту, что вот он лежит раненый на солнцепеке, обливаясь потом и кровью с трупами, а в него стреляют, его сейчас добьют, и он ничего не сможет сделать, просто умрет от острой боли, не вскрикнув. От этого стало тошно, но нет, ребята говорили, что наши никогда не бросают раненых и убитых, ищут, даже если ничего не осталось, чтобы в каком ни есть виде отправить в цинке домой. Иногда сами гибнут, но ищут. Духи, правда, тоже не бросают своих и ночью заберут трупы.

Они шли по гребню, стремясь к неведомой им цели, тяжело дышали, спотыкались, но шли и шли с упорной настойчивостью людей, знающих, что их ждет впереди. Из фляг были высосаны последние капли воды, говорили, что где-то по спуску с гребня на карте есть арык. Люди вытягивали шеи, пытаясь отыскать глазами сверкающий на солнце поток, но час уходил за часом, а гряда тянулась бесконечно.

Майор-пропагандист из дивизии на ходу раздал листовки, в которых были описаны типы душманских мин, и Митя, прочитав листочек, до этого особо не замечая, что у него под ногами, принялся усердно смотреть вниз, в колючую коричневую траву. Ему не хотелось быть разорванным выпрыгивающей миной-«лягушкой» или лишиться ног. Земля притягивала к себе, закрывала глаза. Она казалась такой мирной и не таила никакой опасности: камни, колючки, камни, камни… в глазах зарябило.

Ручей возник неожиданно, как чудо. Нет, то был не арык с мутной глинистой водой, полутеплой и противной, а хрустальный горный ручей, и прохлада от него веяла на многие метры, очерчивая радужный и веселый мир.

Все бросились к ручью. Офицеры едва успели крикнуть, чтобы выставили охранение. Люди бултыхались в воде, кто по пояс голый, кто прямо в «хэбэшке», набирали воду в панамы и напяливали их на головы, окунали горячие ноги, полоскали носки.

Митя разделся и полез в ручей. От холода защемило сердце, но все равно было приятно чувствовать, как ледяная струя слизывает с тебя пот, и усталость проходит, и ты чувствуешь в себе силы еще на десяток километров.

После купания Митя оделся и погрузил в воду фляги, но пошла муть, он поднял глаза и увидел загорелую спину Кадчикова с выступившими позвонками.

— Не мути воду!

Кадчиков обернулся:

— Тебе что ?места мало? Набери выше по ручью.

Митя заметил в руках у Кадчикова большую зеленую флягу с пробкой на веревочке. В такую входило, наверное, литра два.

— Где урвал?

— Помнишь духа с выбитыми глазами? Рядышком лежала, больше ни хрена не было. Ему вроде ни к чему, а мне два литра не лишними будут.

— Ты что?! Там же крови было, да и у мертвого!

— Кровь отмоется, а два литра не лишними будут, — повторил Кадчиков, злясь. — Ты что же, сука, сам-то побрезговал взять, а потом просить будешь, дай глотнуть?

— Не буду я у тебя ничего просить! — Мите стало противно смотреть на эту толстую зеленую флягу.

— Эй, Шлем, если уж попал на войну, так держись за жизнь всеми четырьмя, а то загнешься. Распустил нюни: «Кровищи, у мертвого!»

Митя поймал себя на мысли, что хочет выстрелить Кадчикову в рот. Он резко поднялся и, на ходу завинчивая фляги, побежал через ручей догонять цепь. Сначала в висках стучала кровь, но вскоре он успокоился и зарекся не есть с Кадчиковым из одного котелка и вообще поменьше иметь с ним дел.

К вечеру перед батальоном открылась уходящая к горизонту темно-зеленая узкая долина. По обеим сторонам, охраняя ее от внешнего мира, тянулись горные цепи с глубокими ущельями, пробитыми бурными реками. Оставался крутой спуск и небольшой подъем на маленькую горушку, обросшую деревьями и кустарником; она лежала перед ними как на ладони, достало бы сил дойти.

Вниз они сползали с рекой пыли и камней, растекающейся под ногами. Кому-то досталось по голове, но не сильно. Рядом с Митей ехал на спине солдат-афганец, у него был испуганный и жалкий вид, он никак не мог найти опору и что-то бормотал себе под нос, не то ругался, не то молился. Митя попытался его удержать за ранец, но сам поехал вниз и сильно разодрал штанину.

Только батальон спустился в долину, с гор посыпались звонкие очереди, начался обстрел.

Митя бежать уже не мог; он быстро шел, а сверху неслись щелчки, повторяемые тысячекратным эхом. Стреляли с той самой горы, откуда они только что спустились. «Зээнша» батальона — капитан с ярко-красным дергающимся лицом бегал взад-вперед и орал: «Быстрей, быстрей, сейчас накроют, бегом, все бегом! Не идти, всем бежать!» В его голосе слышался не приказ, а мольба, он просил их, словно маленьких детей, переходящих через дорогу. Капитан дал очередь по горе. На Митю это почему-то подействовало, и он побежал. От вещмешка болтало в разные стороны, в голове вертелось в такт хриплому дыханию: «Мертвое пространство, мертвое пространство», хотя при чем тут мертвое пространство, если пуля — дура. Он вцепился пальцами в горку и полез. Земля сочилась тонкими струйками из-под рук, и он несколько раз сполз, пока не ухватился за колючее дерево, при этом расцарапался в кровь — куча иголок так и осталась в теле, вызывая болезненное жжение.

Никогда в своей жизни Митя так не уставал. Он лежал, укрытый густым кустарником от пуль, и дышал как вынутая из воды рыба. Вся гора была усыпана распластавшимися, выжатыми людьми.

Но привал продолжался недолго. Через пять минут батальон ушел дальше, оставив для прикрытия их взвод, отделение гранатометчиков и двух связистов.

Пыряев быстро разбросал людей по постам и приказал строить укрепления, строить так, чтобы пуля их не рушила.