Андрей Житков - Жизнь и смерть сержанта Шеломова

Митя вовнутрь войти не решился, а, пристроившись около столба, принялся выискивать глазами Вовку, но разглядеть его в темноте среди десятков голов было невозможно. «Черт с ним, пусть мерзнет!» — зло подумал Митя и стал смотреть на экран.

Бешено неслись кони, роняя пену с губ, сияли клинки, повизгивали и трещали, разваливаясь на ходу, колеса тачанок, пулемет перекрывал прыгающие из динамиков звуки; потом изображение лихорадочно затряслось, промелькнул рваный кусок пленки, и экран погас.

Визг, крики, свист. Кто-то собирался пойти в будку разбираться с механиком. Когда шум немного стих, из будки высунулась лохматая голова и заявила: «Дальше еще хуже. Пленка — склейка на склейке, через минуту опять порвется, так что кина не будет».

Все еще немного погалдели и потянулись к выходу. Митя быстро зашагал с горы, надо было успеть в палатку до прихода стариков. Его потянули за рукав. Разглядеть лица тянувшего Митя не смог. «Эй, сержант, дело есть, зайдем в каптерку». Зная, что ничем хорошим «дела» с молодыми сержантами не кончаются, Митя с силой рванул рукав и побежал. Его догоняли. Он припустил, но кто-то ловко подсек его, и Митя с размаху упал лицом вниз, подняв клубы пыли. Он завертелся на месте, пытаясь отбиваться ногами, но удары то с одной, то с другой стороны доставали его.

«Ну-ка, прекратить драку!» — офицерский металлический голос остановил удары, и в следующее мгновение Митя летел по плацу к своей палатке.

В палатке было накурено. Фонарь выхватывал незнакомые запыленные лица. Посреди палатки, выстроившись в шеренгу, переминались Вовка, Кадчиков и двое незнакомых ему молодых сержантов с темными разводами грязи под глазами; они только что вернулись из сопровождения, и по их полузакрытым остекленевшим глазам можно было угадать их единственное желание.

— Где тебя носит, сержант? Мы уже беспокоиться начали, твоих друзей-чижиков застроили, — голос Ферганы не предвещал ничего хорошего. — Не успели приехать, а уже гуляете, в кино ходите, а дедушки в сопровождения ездят, жизнью рискуют. Придется всех молодых наказать. Я, как младший по званию, не имею на то прав и поэтому поручаю замкомвзводу Горову с вами потренироваться, вспомнить детство золотое, учебку.

Горов встал между кроватями и, отхлебывая из кружки чай, приказал:

— Упор лежа принять!

Молодые бросились на пол.

— Отжимаемся на счет. Р-раз! — Горов выдержал паузу. — Держим прямо спинку! Не прогибаемся! Не провисаем!.. Два!

На седьмом качке руки ходили ходуном, на пол равномерно капал пот, а в виске нервно дергалась быстрая ниточка: «Не рухнуть!.. рухнуть… рухнуть», но пол неумолимо притягивал. А тут еще Фергана решил проверить их на прочность — пошел по спинам. Руки согнулись, и Митя почувствовал животом комья грязи на полу.

— Слабоват, сержант, а в кино бегаешь, — злорадно сказал Фергана, балансируя на Митиной спине. Раздался смех.

Чей-то голос снаружи произнес:

— Атас! Дежурный по части проверяет!

Все засуетились, полезли по кроватям прямо в ботинках. Горов, укрываясь одеялом, командовал скороговоркой:

— Двое молодых остаются. Один за дежурного, другой за дневального; возьмите фонарь, поставьте в углу около тумбочки; вечерняя поверка произведена, Котов в госпитале.

Митя лежал на втором ярусе, укрывшись с головой, и дышал в чью-то вспотевшую спину. Он попал в щель между двумя сдвинутыми кроватями, было очень неудобно и жестко. Еще недавно он считал Фергану с Горовым своими парнями, с которыми, несмотря на разницу в службе, можно жить, а сейчас горячая ненависть переполняла его.

Полог раздвинулся. Яркий луч прошелся по койкам, уставился на Вовку — он остался дневалить вместе с незнакомым сержантом.

— Кто дежурный?

— Я, товарищ майор, — вызвался Вовка, умудрившийся в темноте рассмотреть погоны.

— Где обмундирование? У вас что, люди в одежде спят? — луч уперся Вовке в лицо.

— Никак нет, у них одежда под подушками, — нашелся Вовка. — Ночью, знаете, из других подразделений воруют.

— Зачем тогда дневальные, если воруют?

— Дневальному ночью воды нужно принести или еще чего, в это время и воруют, — поддержал Вовку незнакомый сержант.

— Понятно, — майор выключил фонарь. — Вечерняя поверка была?

— Так точно, была.

— Ну и?

— Рядовой Котов в госпитале, остальные на месте, товарищ майор, — Вовкин голос приобрел должную уверенность.

— Ладно, — майор откинул полог. — Устав поучи, сержант, не знаешь, как доложить. Смотрите, чтоб не спать, службу нести. А то вон в Баграме душманы вырезали взвод, а спящего дневального оставили в живых, сам повесился, когда проснулся.

Майор вышел. Некоторое время было тихо, потом раздался смех.

— А ты ничего, сообразительный парень, вся молодежь «хэбэ» под подушки прячет, — смеялся Фергана.

Горов слез с кровати.

— Молодые сержанты, строиться!

«Опять начинается», — подумал Митя, чувствуя неприятную слабость в руках.

Теперь Горов отдавал приказания едва слышно:

— Кто был в сопровождении — спать, кто не был — стоит ночью. Сами решайте, кому когда стоять, и чтобы утром в баке была вода.

Они вышли покурить.

— Стойте, когда вам удобно, — предложил Кадчиков. — Мне все равно.

— Я стою первым, — опередил Вовка. — Хоть поспать до подъема.

— Тогда я — последним, — решил Митя, ему совсем не хотелось разрывать сон.

Из палатки вышли те двое, с грязными разводами под глазами. Один высокий, с торчащими из-под панамы ушами, другой — небольшого роста, с круглым, как луна, лицом.

— Давайте знакомиться, что ли, — заговорил маленький. — Меня зовут Саня Мельник, я с Белоруссии, а он — с Подмосковья.

— Маляев Михаил, — представился высокий и протянул руку. — Сильно не жмите, я после стрельбы за ствол нечаянно взялся.

— Москвич! — донесся из палатки истошный вопль.

— Это меня, — вздохнул Маляев и исчез в темноте палатки.

— Без вас нам туго приходилось, — проводив взглядом Маляева, начал Мельник. — То заготовка, то уборка, то наряд по кухне, то сопровождение. Десять дней как белки в колесе. Ребята с нашего призыва ничего делать не хотят, говорят, мы в Афгане до вас полгода пахали, пока вы в Союзе тащились. Ничего, впятером веселей будет.

Они докурили и отправились спать.

Простыней не хватало, одеяло неприятно кололось, худой, сбившийся матрас продавился до самой сетки, но глаза уже закрывались, и ветер доносил волны многоголосого бормотания, вздохи, шорохи… Рыжие подсолнухи качают в такт ветру своими облысевшими головами, мерно постукивают поезда, а голоса из репродукторов запутываются в проводах и по-комариному попискивают над подушкой, залетая в открытое окно. К нему пришли ребята и зовут кататься на велосипеде, они щекочут его за пятки и стаскивают одеяло, а он отворачивается к маленькому облезлому коврику и свертывается калачиком, зажав ладони между коленками, но тепло, выдуваемое сквозняком, уходит, и ему становится холодно и неудобно, вот тут-то он вспоминает об огромной, улегшейся на землю клубничине, которую он вчера перевернул на другой бок, чтобы дозрела, и, вспомнив, соскакивает с кровати, вырываясь из цепких рук друзей, в одних трусах, босиком бежит в огород. Желтые капли пчел падают на цветы, и те качаются под их тяжестью, земля нагрелась и сушит пятки, ему немного страшно, но ягода такая большая, огромная, уже виден ее красный бок. Он бежит, скосив глаза, как бы не увязалась пчела. Он запихивает ягоду в рот и слегка сдавливает ее языком и зубами, сок брызжет из ягоды, и от удовольствия он зажмуривается… Кадчиков трясет его за ногу и шепотом приговаривает: «Вставай, вставай же, ну, вставай!» — «Да не тряси ты, я уже не сплю», — Митя зло дернул ногой. Он откинул одеяло и осторожно окунул ноги в темноту.