Эдуард Володарский - Штрафбат

— А тебе за что? Гляди, какого зачуханного притащил! Рядовой! Какой язык из рядового? Чего он такого важного знать может?

— А чем он хуже этих? — совсем не смутился ингуш. — Он что, незаконнорожденный, да? Не немец, да? Откуда ты знаешь, что он ничего не знает? Он, может, больше этих знает! Ты с ним говорил, а?

Снова грохнул смех. Твердохлебов приложил руку к груди, проговорил:

— Пойми, Идрис, не я ордена даю, а начальство. Они рядовых языков вообще за людей не считают. Только офицеров!

— Почему сразу не сказал? — Ахильгов гневными глазами смотрел на Твердохлебова. — Думаешь, я боялся офицера добыть? Идрис никого не боится! Нехорошо ты сделал, товарищ комбат, очень нехорошо! — Ахильгов повернулся и, расталкивая солдат, пошел прочь.

— Постой, Идрис! — крикнул Чудилин. — Пошли наркомовские выпьем!

— Сами пейте! — уже издалека ответил Идрис Ахильгов. — Идрис — трус! С ним пить не надо!

— Зря ты так, Василь Степаныч, — попенял Глымов. — Обидел человека.

— Да чего обижаться-то? Я ему правду сказал. Мне в штабе дивизии так и сказали — нужны офицеры. Добудут офицера — можешь представление писать… — Твердохлебов замолчал, поскреб в затылке, вздохнул. — Вообще-то, конечно, нехорошо получается…

Пленные немцы не поняли, о чем спорили русские, молчали.

И все-таки комбат оказался прав: новый начальник особого отдела дивизии подполковник Степан Платонович Зубарев с удовольствием смотрел на пленных майора и лейтенанта, а на тощего рядового, стоявшего чуть в стороне, даже внимания не обращал. Зубарев потирал руки, улыбался:

— С этими тиграми будет, о чем побеседовать, будет, о чем… Молодец, Твердохлебов, благодарность тебе за выполнение важного задания.

— Да мне что! — ответил Твердохлебов. — Я на разведчиков представление написал. Возьмете?

— Положи на стол. — Подполковник рассматривал немецких офицеров, стоя перед ними и раскачиваясь с носков на пятки, потом позвал резко. — Цветков!

— Здесь, товарищ подполковник! — В углу комнаты вскочил сидевший за столиком младший лейтенант.

— Давай конвой. И отведи этих фашистов на кухню — пусть покормят.

— Слушаюсь, товарищ подполковник. — Младший лейтенант сорвался с места, схватил шинель, висевшую на гвозде у двери, и выскочил из комнаты. Буквально через секунду в комнату ввалились трое солдат с автоматами.

— Давайте на кухню! Там пожрать дадут! — Зубарев жестами показал немцам на дверь.

Офицеры поняли, что надо уходить, повернулись и пошли к выходу, солдат за ними. Конвойные, взяв автоматы наперевес, вышли из комнаты последними. Тогда Зубарев взял телефонную трубку проводной связи, покрутил ручку ящика, сказал:

— Зубарев говорит. Дай мне командира… Товарищ генерал-майор? Начальник особого отдела подполковник Зубарев докладывает. Комбат штрафников доставил в штаб дивизии троих языков. Майор, лейтенант и рядовой. Да, я уже выразил им благодарность. Оперативно сработали. Так точно! Да нет, Илья Григорьевич, я сейчас приказал их покормить, а потом доставлю к вам. Добро. Хорошо, сам тоже буду. — Зубарев положил трубку, взглянул на Твердохлебова. — Ну что, генерал велел передать благодарность тебе и разведчикам. Так что так держать, Твердохлебов.

— А мои представления на ордена?

— Добавлю к старым спискам! Сделаем, Твердохлебов, сделаем. Слышал, у тебя с прежним начальником особого отдела, так сказать… трения были?

— Ну, какие трения могут быть у штрафного комбата с начальником особого отдела дивизии, — пожал плечами Твердохлебов.

— Не хитри, Твердохлебов, со мной, не надо. Наслышан о твоей популярности у штрафников. И это, я считаю, хорошо. Так что езжай к своим заблудшим и оступившимся, командуй! Верю, все исправятся, искупят свою вину… Действуй, комбат. — И Зубарев крепко пожал руку Твердохлебову, глядя ему в глаза.

Твердохлебов ехал в «газике», сидя рядом с водителем, сумрачными глазами смотрел в пространство.

— Чего такой мрачный, гражданин комбат? — весело спросил водитель, плечистый парень лет тридцати, Максим Дергачев.

— Как думаешь, Максим, — спросил Твердохлебов, — какой особист опаснее, злой или добрый?

— Думаю, добрый будет опаснее… — после паузы ответил Дергачев.

— Молодчик, Максим, в корень думаешь, — усмехнулся комбат. — Добрые — они пострашнее будут…

В расположение батальона Твердохлебов приехал уже вечером. Он выбрался из «газика», потопал, разминая затекшие ноги. И тут же к нему подошел Глымов:

— Ингуш пропал. Идрис Ахильгов.

— Как пропал?

— Не знаю как, только в расположении батальона его нету.

— Да куда он мог деться? Дезертировал, что ли? — уже раздраженно спросил Твердохлебов.

— Не думаю, — ответил Глымов. — Сдается мне, он опять за языком ушел… Обидел ты его. Вроде его язык самый плохой оказался, — Глымов усмехнулся. — Ингуши, чечены — народ обидчивый. Я на зоне видал некоторых — обид никому не прощали, в законе ты, не в законе — им все равно…

— Ведь погибнет, дурак! — зло перебил Твердохлебов. — Немцы сейчас своих пропавших ищут, переполох какой, а тут он приползет!

— То-то и оно… — вздохнул Глымов. — И не воротишь. Жалко парня…

Ахильгов шел тем же путем, каким они шли вчера. Нейтральную полосу промахнул в рост быстрым шагом, не обращая внимания на взлетавшие осветительные ракеты, перестукивания пулеметов то в одной, то в другой стороне. В перерывах между ракетами вспыхивали длинные белые лучи прожекторов и шарили по нейтральной, освещая каждый бугорок.

Метров за сто до проволочных заграждений он лег и пополз. Нашел лаз, проделанный накануне, и остановился — лаз был заделан колючей проволокой. И везде — справа и слева — висели пустые консервные банки. Они тихо позванивали под ветром.

Ахильгов пополз вдоль заграждения, метров через пятьдесят снял с ремня кусачки с длинными ручками, пристроился поудобнее и стал перекусывать проволоку. Повернулся неловко, сделал резкое движение — пустые банки загромыхали. Ахильгов замер. Выждав, вновь начал работать кусачками. Отогнул порванные куски, съежившись, подполз ко второму ряду проволоки, и снова в ход пошли кусачки. Он уже тяжело дышал, пот выступил на лице, губы шептали что-то на родном языке.

Миновав третий ряд заграждения, Ахильгов быстро пополз к линии окопов. Здесь и там светили редкие фонари, то и дело стучали пулеметы, и все время, чаще, чем прошлый раз, взлетали осветительные ракеты. Но Ахильгов полз, не останавливаясь.

Перед самыми окопами он свернул вправо, куда вчера уползал Глымов. Теперь он полз метрах в двадцати от линии окопов, параллельно ей, время от времени попадая в полосу света от фонаря. Но все равно не останавливался…

Потом он замер, прислушиваясь, и повернул на окопы. Подполз совсем близко к брустверу, застыл неподвижно. До него доносились отрывистые фразы, отдельные выкрики, потом хлюпающие по дну окопа шаги и снова речь на немецком. Разговаривали двое, а может, и трое человек, перебивая друг друга. Они прошли мимо Ахильгова, и стало тихо.