Владимир Михановский - Прыжок над бездной

…В первое мгновение Тане показалось, что произошло прямое попадание. Потолок бункера треснул, словно фанерный лист, из трещины посыпались струйки песка и земли, смешанной со снегом. Она успела оттащить рацию в угол, когда сверху рухнула балка, едва не придавив ее. За первым взрывом последовал второй, потом еще и еще, так что вскоре Разумовская сбилась со счета. Что там происходит, наверху? Может, вражеские танки прорвались на полигон и стреляют в упор? Нужно выбежать наверх, присоединиться к своим. Она ведь не только радистка, но и медсестра, и стреляет неплохо. Но как оставить рацию? Это ее боевой пост, без приказа его покинуть нельзя. «Пожалуй, это не снаряды, а авиабомбы», – решила Таня. Не думая о том, что рискует оказаться заживо погребенной, Таня открытым текстом доложила Центру, что происходит, и спросила, как действовать.

– Держитесь! – ответили ей. – Помощь скоро будет.

К рассвету положение партизан стало отчаянным.

Фашисты понимали, что промедление может обернуться не в их пользу, и предприняли решительный штурм полигона, комбинируя атаку с непрерывными налетами «юнкерсов». Казалось, на полигоне не осталось ни одной пяди непотревоженной земли. Повсюду непрерывно вздымались фонтаны земли, смешанной со снегом.

Не дождавшись ни командира, ни кого-либо из связных, радистка решила, что обязана передать Аникееву новую информацию, полученную из Центра, и выскочила из бункера. Грозный гул боя, который грозил вот-вот перейти в рукопашную, в первое мгновение оглушил и ослепил ее. Но Разумовская взяла себя в руки и короткими перебежками двинулась к линии окопов, где чаще всего гремели взрывы и выстрелы и где, по ее понятию, должен был находиться командир.

– …Если я виноват, то готов понести наказание по законам военного времени, – сказал Балабанов и опустил голову.

– Сейчас не время искать виноватых, – произнес руководитель операции. – Нужно искать выход из сложившейся ситуации. Документы никоим образом не должны попасть в руки противника.

– Кто мог думать, что фашисты так быстро докатятся почти до Москвы?

– Это не оправдание, товарищ Балабанов. – Его собеседник устало провел ладонью по стриженной ежиком голове, встал из-за стола, прошелся по кабинету.

– После испытаний мы вывезли с полигона основную аппаратуру. А после двадцать второго июня забрали оборудование, демонтировали все испытательные стенды…

– Что там осталось из техники?

– В том-то и дело, что ничего, – горячо произнес Андрей. – Разве что самолет, но он-то уж никакой ценности не представляет. К тому же неисправен, потому его и оставили.

– Почему же фашисты так рвутся в Танеевку? Как считаете?

– Может, исходят из разведданных, которые устарели? – предположил Балабанов.

– Не думаю, – покачал головой собеседник. – Вы же сами говорите, что какая-то документация осталась в бункере.

– Весьма второстепенная! Притом она в таком виде, что они едва ли смогут расшифровать ее.

– Вы в этом уверены?

Андрей промолчал.

– То-то, Андрей Николаевич, – вздохнул собеседник, так и не дождавшись ответа. – Документы слишком важные, чтобы мы могли рисковать хоть на йоту. Кроме того, в них в значительной мере и судьба нашего будущего. А нам нельзя, как бы ни было сейчас трудно, жить только сегодняшним днем.

Собеседник отхлебнул из стакана давно остывший чай и тихо добавил:

– А фашист прет на Танеевку как скаженный. Нашим частям туда не пробиться, слишком далеко продвинулись гитлеровцы. Есть там неподалеку партизанский отряд, который держим в резерве, но мы не можем связаться с ним по радио.

– А если десант?

– Десант? Что ж, об этом стоит подумать…

«Осы? Откуда они здесь, зима ведь почти», – подумала Таня и только через мгновение догадалась, что это жужжат пули. Посвист их казался совершенно безобидным. Разыскав командира, она доложила ему о последнем разговоре с Центром. Кругом творился сущий ад, но Аникеев выглядел спокойным, как обычно. Выслушав Разумовскую, он коротко кивнул.

– Мне в бункер, к рации возвращаться? – громко спросила Таня, стараясь перекричать грохот разрывов.

– Бог с ней, с рацией, – махнул рукой командир. – Оставайся здесь, дочка, засыплет тебя в бункере.

– Побегу раненых перевязывать!

– Давай.

Оторвавшись от передней линии окопов, она ползком двигалась по снегу, который, едва выпав, начал подтаивать.

– Маша! – раздался вдруг неподалеку негромкий голос. Девушка замерла. Показалось – ослышалась: кто здесь мог знать ее подлинное имя?

– Маша, сюда…

Она ползком двинулась на голос. Рассвет еще не устоялся, и разглядеть лицо бойца, который звал ее, было трудно. Человек с трудом приподнялся ей навстречу и призывно махнул рукой.

– Сенечка! – узнала она.

Через щеку парня, почти раскроив ее надвое, тянулась темная полоса, уродуя лицо. Крови почти не было.

– Да вот… осколок поцеловал… – попытался улыбнуться Сенечка.

– Сейчас перевяжу.

– Скажи, бой стих или это я оглох от контузии? Бомба, понимаешь, неподалеку разорвалась.

– Потише стало, – сказала девушка, достала индивидуальный пакет, умело вскрыла его и принялась за перевязку.

– Один вопрос, – произнес Сеня. – Можно полюбить такого, как я?

– Полюбить можно всякого.

– Это не ответ, – помотал головой Сеня.

– Ты парень что надо!

– Меня никто еще не любил. Нравилась одна девушка, и с той рассорились.

– А сколько тебе лет?

– Восемнадцать. Скоро будет, – помолчав, сказал Семен.

– О, да я для тебя старуха!

– Смеешься? А я боюсь умереть, так и не узнав, что такое любовь.

– Узнаешь, Сенечка. Тебе еще жить да жить. Вот прогоним врага…

– А тут еще шрам на всю жизнь останется. Теперь я урод. Кому нужен такой?

– Глупенький! Со шрамом мужчины проходят, можно сказать, вне конкурса. Какой герой без шрама?

– Опять смеешься? – голос Семена становился все глуше.

– Не смеюсь я… Послушай, почему ты назвал меня Машей? – встрепенулась она.

– Но ведь ты – Маша?

– Ответь, Сенечка.

Выстрелы стали чаще.

– Не обижайся, – взял ее за руку Семен. Теперь, после того как повязка была наложена, каждое слово давалось ему с трудом. – Помнишь, когда мы выбрались из болота и отдыхали рядом…

– Ну?

– Ты своим платком вытерла мне пот с лица. А на платке вышито, я разглядел: «Мария Млечина».

– Ишь ты, Пинкертон, – улыбнулась радистка. – Хороший сыщик из тебя получится.

Про себя же она подумала, что допустила явную промашку. Пустяк? Но для парашютиста-десантника, которого забрасывают во вражеский тыл, мелочей не бывает. Маша полезла в карман, чтобы достать платок и выбросить его.

– Подари мне платок, – угадав ее намерение, попросил Сенечка.