Георгий Егоров - Книга о разведчиках

— Товарищ полковник, — поднялся Качарава, — прикажете взять еще одного контрольного?

Мещеряков помедлил.

— Думаешь, этот третий знает, где будут наступать танки? Если уж брать, так только… самого командира танкового батальона… — невесело пошутил командир полка. И пошел с НП.

Качарава еще раз окинул взглядом через стереотрубу вражеские позиции — ему почему-то казалось, что-то должно случиться, что-то он должен увидеть, что решит сразу все загадки, — но ничего нового не увидел и пошел следом.

На командном пункте полка Качарава зашел к связистам, попросил рацию, чтобы послушать сводку Совинформбюро — он часто пользовался услугами полковых связистов. Перекинул через плечо лямку сундука с аппаратурой, отошел подальше, чтоб не мешал шум штабистов, выкинул антенну и начал «лазить по эфиру». И вдруг совсем близко (словно из-за бруствера) донесся голос:

— Женька! Смотри, вон к лесочку колонна танков пылит. У тебя не осталось гостинца, а?

— Не-ет. Пустой иду…

И голоса постепенно исчезли, словно отдалились за горизонт. А над головой в это время пронеслись с немецкой стороны наши штурмовики чуть ли не на бреющем полете. Качарава бросил рацию и — бегом на КП.

— Товарищ полковник! Товарищ полковник… Михал Михалыч, танки идут к лесочку!

— Погоди, погоди. Ты откуда это взял? Еще, что ли, «языка» привели? Им теперь верить нельзя.

— Нет, не «языка».

И Качарава рассказал, как случайно поймал в радиоприемник разговор летчиков. Полковник заинтересованно смотрел на своего начальника разведки.

— А ты уверен, что речь шла именно об этих танках?

— Как я могу быть уверенным? Мне просто кажется, что именно о них — самолеты-то пролетали над нашим расположением. А когда пролетели — голоса пропали. Радиус-то действия у самолетных раций небольшой… Михаил Михалыч, может, запросить, ну…

— Кого запросить?

— Ну, какие-нибудь авиачасти, которые поблизости от гас.

— А может, пролетали те, которые подальше от нас. Пока разыщешь, их сведения уж не нужны будут. Ну-ка повтори их разговор.

— Один так обрадованно говорит: «Женька, видишь, танки пылят в сторону лесочка?.. Нет. Колонна танков. У тебя, говорит, гостинца нету для них?» А тот ему отвечает, который Женька: «Не-е, говорит, пустой я иду». Вот и все.

Командир полка колебался. Он не любил принимать поспешные решения.

— Ну, хорошо, — проговорил он наконец. — Давай будем рассуждать так: если немцы намерены наступать здесь, на правом нашем фланге, то что мешает им?

— Мины сняты для прохода танков, — загнул палец Качарава, — Время самое подходящее в том смысле, что после исчезновения солдат прошло так еще мало времени, что мы ничего не могли сделать.

— А они не наступают, — в тон ему продолжал Мещеряков. — Я приказал прекратить стрельбу в батальоне Фресина, чтобы было слышно шум моторов. Фресин докладывает: у немцев тишина.

— Значит, танков здесь нет, — оживленно вставил Качарава. — Вообще мы очень рисковали, оголив батальон Фресина.

— Да, это счастье, что фрицы тут не наступали до сих пор.

Командир полка явно нервничал — жизни стольких людей зависели в эту минуту от правильности принятого им решения! Судьба всего полка!

— Михал Михалыч, давайте решаться — все-таки на левый фланг будут они наступать, на Федорова. Давайте вернем батарею назад. Пока она еще далеко не отошла.

Мещеряков тяжело вздохнул:

— Ох, Павка! Как мы с тобой будем жить дальше, если, не дай бог, проморгаем сейчас?..

— Михал Михалыч, дорогой! Вот чует мое сердце: туда танки подались, в лесочек. Давайте вернем батарею. Ну, нету у меня других доказательств, кроме этого разговора летчиков, нету! А танки все-таки ушли туда!

Мещеряков молчал долго — решалась судьба полка. Потом махнул рукой.

— Давай! Возвращай батарею.

А через час (всего лишь через час!) вырвавшиеся из лесочка на большой скорости гитлеровские танки устремились на окопы первого батальона. Но были встречены таким ошеломляющим огнем, что половина из них — целых полдюжины — задымила черными клубами. А остальные спешно начали отходить, пятясь и прикрываясь от снарядов толстой лобовой броней.

Гитлеровская атака захлебнулась. Наступление сорвалось.

Мещеряков, всегда сдержанный в проявлении личных симпатий или антипатий, тут обнял начальника разведки при всем штабе. С любовью хлопнул его по плечу.

— Везучий ты, Павел.

— Ага, — откровенно признался Качарава. — Везучий. Везучий во всем. Только вот семерки боюсь…

— Какой семерки?

— Седьмого числа. У меня все беды, а точнее — все повороты в жизни от седьмого числа происходят.

— Ну-у… Мне бы твои заботы и страхи. Наплюй…

С Павлом Антоновичем Качаравой я был знаком лично лишь два часа. Да, всего два часа… Мы познакомились у него на квартире в Москве на бульваре Генерала Карбышева.

Меня привел к нему Иван Исаев. Я очень волновался, переступая порог квартиры бывшего начальника разведки нашего полка. Знал, что Качараву только что выписали из больницы после инсульта, и ожидал увидеть лежащего в постели человека на десяток лет старше меня — почти что старика.

Но увидел совсем другую картину. Нас встретил красивый, седой, по-спортивному подтянутый мужчина, которому с большой натяжкой можно было дать полсотни лет. И потом, на протяжении всех двух часов я ни разу не вспомнил, что этот человек больной и что он уже пенсионер по возрасту — столько было в нем энергии, жизнелюбия и, я бы сказал, серьезного ребячества. Он сидел в синем спортивном костюме на кушетке, забравшись на нее с логами, — даже не сидел, а в течение всего разговора беспрестанно вертелся на ней — настолько он эмоционален!

Рассказывал он в основном не о себе, а больше о своих наблюдениях за другими на фронте, о психологии поведения солдата на войне.

Он сразу же — едва я затеял разговор о боевых делах разведчиков полка — взял инициативу в свои руки. И я тут же почувствовал, что он не катится по привычной дорожке пенсионера-фронтовика — не впал в ту неудержимую страсть воспоминаний, как это нередко бывает при встречах старых вояк. Нет. Он был в принципе против голых военных эпизодов — эпизодов без морали, без психологической оснастки.

— Рассказывать о боевых эпизодах можно и день, и два, и… неделю, — заговорил он напористо и безапелляционно, будто давно готовился к нашей встрече и все заранее тщательно обдумал. — Их уже рассказано миллионы, этих боевых эпизодов, — ведь каждый из фронтовиков может непременно вспомнить хоть один или два боевых эпизода. А иной — и десять и пятнадцать, а кто — и того больше. Я, например, иногда рассказываю такой эпизод: ответь я однажды на два вопроса, заданные мне начальником артиллерийской разведки, а не на один, меня бы не было сейчас в живых. На один я ответил, а на второй некогда было — я бежал за взводом пэтээр, чтобы по приказанию Мещерякова перевести его на правый фланг, где появились вражеские танки — а когда оглянулся, то там, где я только что стоял, взметнулся столб земли от снаряда и начальник артиллерийской разведки уже кувыркался в воздухе. Задержись я секунд на пятнадцать — кувыркались бы оба. Этот эпизод почти всегда производит сильное впечатление на слушателей. А смысла в нем нет, роли человеческой здесь не видно, нет ее — одна стихия, случайность… Хотя нервы щекочет…