Георгий Егоров - Книга о разведчиках

По принципу образования слов «директорша», «председательша», то есть жена директора, жена председателя, называли и ее летчицей — женой летчика.

Потом кто-то узнал «из достоверных источников», что вовсе она не ппж, а самая что ни на есть законная жена авиационного генерала и что у нее перебита нога при бомбежке штаба авиасоединения, при котором она жила с мужем, и что будто ей давно за пятьдесят — старуха старухой.

Это последнее разочаровало всех. Никто не хотел верить такому «достоверному источнику». И вскоре с общего согласия решили, что это сплетня, что наша летчица молодая и, конечно, красивая.

Ее палата была напротив нашей, через коридор. И Жора Курдюмов, разбитной парень, «сердцеед-профессионал», как он сам себя называл, поначалу днями вертелся около ее дверей, дожидаясь, когда сестра понесет летчице обед или что-нибудь еще, чтобы будто нечаянно, мимоходом заглянуть в палату. Наконец такого случая дождался. Но у палаты оказалась просторная прихожая со второй дверью. Жора вернулся с кислой физиономией, плюхнулся на кровать и закинул руки за голову.

Старший сержант, загипсованный от пят по самую грудную клетку, не без иронии спросил:

— Ты чего, Жора?

Все следили за тем, как Жора крутился около этой палаты, словно кот вокруг сала. Не знаю, как другие, но я втайне желал, чтобы на этот раз «сердцеед-профессионал» потерпел неудачу. Не то чтобы ревновал его к летчице или завидовал ему — просто считал, что она достойна лучшего, чем Жора. Мне так казалось. Наверное, не только мне.

И вот однажды Жора появился оживленным. Глаза у него были широко открытые и шальные. Он сел на кровать. Но тут же вскочил. Мы смотрели на него с любопытством. Никто ничего не спрашивал. Он не вытерпел первым.

— А я все-таки ее видел! — произнес он с расстановкой, многозначительно и обвел нас торжествующим взглядом. — Я был у нее в палате! — Надев на свою сияющую физиономию маску равнодушия и беспечности, он направился к двери.

— Пойду искать ей «Графа Монте-Кристо». Очень просила…

И он вышел. Мы переглянулись — врет, поди, балбес?

Жора из категории тех людей, которые любят всегда быть на виду, всегда красоваться, но с которыми никогда никто не водит дружбу, не затевает серьезных, откровенных разговоров, — нет в нем душевной предрасположенности к человеку, так необходимой близким друг другу людям. Жора прямолинеен в мышлении, самоуверен, нагловат. И вообще он не Жора, а Иван. Иван Курдюмов — значится по документам. Но ему не нравится это имя, и он с первого же дня заявил всем, что он Жора. Так его называют и сестры и врачи. Его все знают, он всегда на виду у всего госпиталя.

В красном уголке обслуживающий персонал и кое-кто из раненых иногда давали самодеятельные концерты. Жора затесался туда конферансье. Вел концерт бойко, подражая плохим традициям провинциальной эстрады, рассказывал ветхозаветные анекдоты и поминутно раскланивался. Невзыскательная окопная публика посмеивалась, причем не столько над его остротами, сколько над его развязной манерой держаться.

Жора напропалую ухаживал за сестрами. При этом считал верхом удали, своеобразным лихачеством «заводить любовь» одновременно с несколькими девушками.

Рыжий сапер, непрестанно нянчивший свою культю, всякий раз качал головой:

— Вот, шельмец, дает так дает!

И не понятно было, восхищается он Жорой или осуждает его.

В этот день Жора появился в палате перед самым ужином. Он принес с собой растрепанную, как мочалка, книгу, бережно положил ее на тумбочку и опять торжествующе обвел нас чуть блудливыми глазами. Он молчал. Молчали и мы. Шла невидимая борьба: нам хотелось все-таки достоверно знать, кто она, эта летчица, такая ли она, какой создало ее наше коллективное воображение, а его подмывало похвастать своим новым знакомством.

И не вытерпел опять-таки он.

— Был у нее в палате, — сказал он.

— Слышали уже, — буркнул старший сержант. — Только не заливай ей, что ты разведчик.

Жора покраснел, но глаз не опустил. Неделю назад старший сержант уличил Жору в самозванстве — Жора все время выдавал себя за разведчика, к месту и не к месту хвастал: «Мы разведчики. У нас, у разведчиков…» Старший сержант в минуты, когда у него ослабевала боль, как-то особенно пристально присматривался к Жоре. Потом вдруг, изловчившись, вытянул из-под своей подушки уголок какой-то пестро-зеленой ткани, подозвал его.

— Ты, разведчик, подойди-ка сюда… Что это такое?

Жора покосился в изголовье старшего сержанта, пренебрежительно сказал:

— Какой-то бабий сарафан. Ну и что?

— Так! — значительно крякнул старший сержант. — А что такое «длинный язык»?

Жора еще больше насторожился.

— Что ты меня экзаменуешь? Будто не знаю.

— Ну, а все-таки, что?

— Что, что! Болтунов называют длинными языками.

— А в разведке что это такое?

— Ну, и в разведке тех, которые болтают.

— Та-ак! — уже более откровенно крякнул старший сержант.

— Что ты хочешь сказать? Что я — болтун? Ну и что? Имею такую слабость — поговорить. Ну и что? Может, я людям хочу облегчение сделать в их ранении, развлекаю их своими разговорами.

Старший сержант по-прежнему вприщур смотрел на Жору, продолжал свое:

— А что такое пээнша-два?

— Знаешь что, старшой, ты мне туману не напускай. Говори сразу, что ты хочешь?

Старший сержант откинул голову на подушку, задрав квадратный подбородок, на лбу у него выступили крупные бусинки пота — видимо, опять начался приступ боли. Но он все-таки сквозь стиснутые зубы сказал:

— Никакой ты не разведчик… Трепло ты…

Рыжий сапер, желая примирить их, тогда заступился:

— Что тебе, старший сержант, жалко, что ли? Пусть говорит. Ему же за это жалованья не прибавят. Раз парню нравится.

— Н-нет! — твердо отрезал старший сержант.

И с тех пор старший сержант из своего угла постоянно приглядывался к Жоре, словно был на страже чести разведчиков, иногда снисходительно разговаривал с ним, полуиронически, но никогда серьезно. Так было и на этот раз, когда Жора бережно положил на тумбочку «Графа Монте-Кристо».

— О разведчиках можешь не беспокоиться, старший сержант, я ей не заливал, — сказал Жора. Повернулся к нам: — Но бабец, братцы, доложу вам… — Он чмокнул и поднял к губам собранные в шепотку пальцы. — Таких я еще не встречал в своей практике.

Старший сержант отвернулся к окну, тихо бросил:

— Циник ты!

— Может быть, старшой. Все может быть. Но ведь — война, — покровительственным тоном умудренного человека произнес Жора. — Война! Может, у меня это последняя возможность душу отвести. Ты вот отвоевался. Рано или поздно домой поедешь. Меня же скоро выпишут на фронт. А там, кто знает, возьмут да и убьют…