Георгий Егоров - Книга о разведчиках

Мне, например, больше запомнились неудачи… Да, да, те самые неудачи, после которых возвращаешься без «языка», когда на душе, как говорят, кошки скребут. Каждый помнит то, что ему больше запоминается. Мне — неудачи. Они ведь больше дают человеку опыта, чем удачи!..

Для меня и война-то началась с полной неудачи. Хотя это слишком мягко сказано — с «неудачи» — с трагедии. С трагедии кошмарной, ужасной даже в условиях войны. Почти на глазах у меня — как только мы прибыли под Котлубань — погибла рота автоматчиков во главе с командиром девятьсот семьдесят первого полка капитаном Павленко. Она на танках высадилась на высоту сто сорок три и четыре десятых, захватила ее и потом, отстаивая ее, вся там полегла до единого человека. А через три или четыре дня командир дивизии полковник Валюгин эту же задачу поставил перед нашей разведротой — уже некого было посылать. Приказал занять эту высоту любой ценой и держать до подхода подкрепления.

И вот мы пошли в наступление. Ребята — орлы! Отборная рота. Одним словом — разведчики. Как двинули — фрицы заелозили, давай пятиться. Мы заняли первую линию обороны, потом вторую. Потом гитлеровцы пустили на нас танки. А у нас отбиваться нечем — ничего противотанкового. Начали шукать по немецким окопам. Нашли всякие ихние пэтээры, по-моему, даже какую-то противотанковую пушчонку. И давай — ихним же салом им же по мусалам. Отбили. Правда, ни одного танка не подожгли и не подбили, но повернуть повернули все. Главное, их автоматчиков отсекли.

Еще продвинулись. Короче говоря, высоту эту, многострадальную, мы заняли. А оборонять ее уже некому было — из семидесяти человек осталось двадцать пять. А еще немного погодя — человек десять…

К вечеру фрицы начали жать на нас — почуяли, что нас мало. Теснить стали и, главное, окружать. Помощи, которую обещал комдив, что-то не видать (мы уж начали оглядываться — а что толку, высоту-то не бросишь), а немцы уже внизу, у основания высоты. Ясно стало, что нас окружили.

Тут моего друга ранило — обе ноги перебило. Смотрит так на меня просяще: «Помоги: или пристрели, или что-то сделай. Вы же отступаете…» Нет, говорю, не отступаем. Обо ноги у него и еще в грудь ранен. Что я ему могу сделать, чем помочь — все кругом погибли? Сделал ему перевязку, как мог хорошо, и говорю: «Лежи туточки, Лариса прийдэ, усе зробить, як треба…» А Лариса с нами не ходила в наступление, командир роты приказал ей остаться на переднем крае. Так вот другу-то я и говорю: подожди, дескать, Ларису. А что я ему мог сказать? Тем более другу! Сказать, что нести его некуда?..

Ну а дальше — дальше вот что было. Осталось нас четверо: командир взвода Кармышев, Иванов, я и еще один разведчик — фамилию его я забыл. И мы отошли. Отошли в сторону. Там бурьяны во какие! Чуть ли не в рост человеческий! Между убитыми мы и легли. Там трупы один возле другого. Метрах в двадцати от нас фрицы ходят. А у нас патроны давно кончились.

Стало развидняться. Лежим. Немцы ходят в полный рост, гыргычат. А мы лежим, не ворохнемся. А куда деваться? Осталось у нас две винтовки — в каждой по обойме — да пистолеты. Ходят, котелками гремят. Сейчас многие, наверное, думают, что можно было сидеть в бурьянах и постреливать фрицев — в кино-то теперь показывают, не из таких положений будто бы на фронте уничтожали гадов. Не знаю, наверное, в кино из любых положений можно, а мы тогда (я бы не сказал, что мы струсили — дело прошлое — нет, нам терять было нечего), мы тогда просто здраво рассудили: ну, подстрелим мы, допустим, каждый по фрицу? А дальше что? Они просто-напросто подожгут эти бурьяны и поджарят нас живьем.

Днем по этой высоте начали бить наши «катюши». Во где дали жару! Не только фашистам, но и нам тоже. Я уж думал: все! Вот теперь-то конец нам!.. Нет, выжили.

Весь день пролежали. Начало темнеть. Стали сползаться в кучу. Что делать? За командира роты остался лейтенант Кармышев. Говорит: «Покидать высоту я не имею права — приказ комдива держаться до последнего. Надо послать связного в дивизию — может, нам поставят другую задачу». — «Какую другую? — говорим мы. — Нас же ведь четверо всего-навсего! Какую задачу мы сможем выполнить?» А он говорит: «Может, будут наступать снова, а мы отсюда поддержим». — «Чем?» — «А просто даже если закричим у немцев в тылу по-русски… матом. Знаешь, сколько паники будет! Представь, — говорит, — у тебя за спиной во время наступления фрицы бы забормотали, небось закрутил бы головой, не знал бы, куда в первую очередь стрелять…» А что, решили мы, правильно говорит лейтенант. Спрашивает: «Кто пойдет через линию фронта?» Я говорю: «Я пойду. Я — детдомовский, по мэнэ плакать некому». Он говорит: «Нет, тебя не отпущу. Со мной будешь».

Пошел тот паренек, фамилию которого я теперь забыл. Ушел он середь ночи. Назад, значит, его ждать надо на следующую ночь. Пролежали в бурьяне опять целый день. Ночью он не пришел. До утра дожидались его. Так до сих пор ни туда не пришел, ни обратно не вернулся. На третью ночь Кармышев посылает Иванова.

Остались мы вдвоем. Снова лежим в бурьяне. Я этот бурьян всю жизнь ненавижу, не потому что он сорняк, а потому что пролежал в нем столько суток без еды, а главное не пивши. А запах! Там же сотни, многие сотни трупов — и разлагаются в жарищу — дышать нечем.

Еще день прилежали. Ночью Иванов заявляется — мы почему-то уж и не ожидали. Говорит: «Майор Безрученко (начальник разведки дивизии) сказал, чтоб выходили».

Стали расспрашивать его, как он прошел туда и обратно линию фронта — нам-то как теперь выбираться? А он говорит, фрицев не так уж много. Я, говорит, в полный рост шел отсюда к передовой, правда, на немца напоролся.

Говорит, подобрал по дороге немецкую винтовку. Шагаю. Стрельбы нету, тихо и, главное, темно. И вдруг ни с того ни с сего откуда-то из темноты протянулась рука, взяла у меня винтовку, кто-то заломил мне руки — я уж не сопротивлялся — почему-то был уверен, что в такую темень я непременно убегу, что весь этот плен — дитячьи игрушки. Обыскали, говорит, они меня — а их двое было — забрали финку. А я, говорит, будто заранее знал, что попадусь к ним, взял свой трофейный браунинг, привязал на матузочек и спустил в штанину ниже колена. Думаю — сгодится.

Привели, говорит, меня к самому переднему краю — эти два ганса, должно быть, туда шли — показали на окоп. Я спрыгнул туда, сел на кукорки. Один из них залез ко мне и сел напротив. С автоматом. Сидим один против другого. А второй пошел, должно быть, докладать начальству.

Мы сидим, говорит Иванов. Я думаю, как бы достать тот браунинг из штанины да тюкнуть своего охранника, пока другой не вернулся. А он взял и помог мне, как все равно подслушал мои мысли — его приспичило, вылез он из окопа и тут прямо наверху пристроился… Я, говорит, браунинг достал, в лоб этого немца тюкнул — даже и выстрела, по-моему, никто не слыхал, какое это оружие, браунинг, пукалка. Вылез из окопа и по-пластунски переполз нейтралку. Добрался к нашим. Доложил майору Безрученко, тот и говорит: пойди, приведи их сюда. Вот, говорит, я и пришел. Собирайтесь.