Клара Ларионова - Московское воскресенье

Странный туман все сильнее застилал глаза Евгению. Сначала он подумал, что это от усталости, и только потом, приглядевшись к деревьям, к небу, понял, что уже вечер, что этот трудный день кончается, что наступает, может быть, еще более трудная ночь, что их победа очень похожа на поражение, потому что мало осталось людей, которые могли бы выдержать новую атаку.

Но немцы между тем стихли, как будто провалились сквозь землю, так же как и появились из нее давеча, когда пошли на Евгения во весь рост.

Под покровом темноты уходили санитарные машины. Вслед за ними тронулась батальонная артиллерия. Евгений понял: их борьба кончилась. Они задержали врага. Теперь армия отходит, чтобы остановиться где-то в другом месте и снова вгрызться в землю. Может быть, и там погибнет много бойцов, но и много немцев ляжет в нашу землю, так и не увидев Москвы.

— Строгов, к командиру! — крикнул кто-то возле него.

Евгений поднялся, но чья-то твердая рука пригнула его к земле.

— Ползком! Командир — возле белого домика…

Перебежками и ползком он пробрался к белому домику, точнее, к развалинам, что остались от него. Там, на завалинке, привалившись спиной к обгорелой стене, сидел Миронов. Лицо у него было хмурое, голос отрывистый, сухой.

— Вот что, Строгов, человек вы грамотный, много объяснять вам не надо. Танки и самокатчики врага прорвались слева от нас и замкнули кольцо в двух километрах от деревни Вялая. Вот карта… — Евгений взглянул на карту, но раньше, чем взгляд его упал на треугольник, обозначавший деревню Вялая, он увидел бурое пятно на карте, залившее почти целиком весь Можайский район. Миронов хмуро сказал:

— Точно. Кровь. Карта принадлежала командиру первой роты. Теперь она ваша. И вы поведете первую роту. Отходить станете параллельно берегу реки. Тут больших дорог нет, леса заболоченны, немцы не рискнут лезть в такой туман со своими машинами. Я с остатками второй и третьей рот буду прорываться параллельно большаку, там есть хоть проселочные дороги. Возле Вялой ждите меня в течение суток. Если я не выберусь, действуйте по усмотрению. Пошли.

Он поднялся, прямой, худой, со злыми выступающими скулами, пошел впереди Евгения в роту. Шел от окопа к траншейке, сухо сообщал бойцам: «Вот ваш новый командир!» — шел, не оглядываясь на Евгения, и Евгений думал, а верит ли командир батальона, что Евгений Строгов сможет командовать, вывести остатки роты, разыскать деревню Вялая и найти там своего командира батальона?

Но бойцы уже передали по цепочке команду: «Взводных и отделенных к командиру!», «Старшину роты к командиру!» — и на глазах Евгения разрозненная горсточка людей стала приобретать все черты боевого соединения. А потом Миронов вдруг схватил его руку своими горячими руками, стиснул, шепнул: «До скорой встречи, Строгов!» — и пропал в сгустившейся темноте. И Строгов впервые подал команду: «По одному, не теряя соседа из поля зрения, осторожно…» И хотя звучала эта команда совсем не так, как, бывало, выкрикивали командиры на учебном плацу, восемь десятков человек пришли в движение, звякнуло где-то оружие, и тут же все стихло, и навстречу потекла холодная ночь, потек лес, потекла река…

Ни завтра, ни послезавтра Строгов не увидел своего командира…

У деревни Бедовой немцы успели навести понтонный мост, и какая-то моточасть с ходу ударила по растянувшемуся батальону Миронова. Рота, которой командовал Строгов, была отброшена к югу, а та часть батальона, которую вел Миронов, отступила в приречный лес. В самую последнюю минуту, когда немцы уже начали неприцельную стрельбу по батальону, Миронов успел передать Строгову приказ отходить к Гжатску и указал небольшую лесную деревеньку как место возможной встречи. В случае если эта встреча не состоится, Строгов должен был «действовать по обстоятельствам».

И вот потрепанная рота, оторвавшись от противника, отсиживалась в лесу.

Уже само предположение Миронова, что немцы могут оказаться где-то у Гжатска, поразило Строгова. Но в лесу оказалось много людей, предположения или домыслы которых были куда страшнее. Говорили, что немецкие танковые части прут «прямо на Москву», что не только Вязьма, но и Гжатск уже захвачены. Пока еще эти «окруженцы», как сами себя они именовали, шли группами, но иные уже побросали оружие и таились в одиночку, другие заходили в деревни и пытались подыскать гражданскую одежду. Так Строгов увидел отступающую армию.

Эти встречи с перепуганными людьми вызывали в нем ярость. На первой же стоянке в лесу он отдал приказ по роте, что расстреляет всякого, кто бросит оружие. И хотя голос его дрожал, когда он произносил страшные слова о расстреле, его бойцы поняли: этот худощавый, с нервным лицом и длинными покрасневшими руками человек может не только приказать, но и исполнить свой приказ.

В этот день Строгов стал командиром.

Рота отдыхала, охраняемая выдвинутыми во все стороны секретами, разведчики приходили и уходили в разных направлениях, и, хотя в лесу почти все время слышалась стрельба, хотя солдаты и понимали, что немцы вылавливают таких же «окруженцев», они старались казаться спокойными. И никто не удивился, когда командир роты принялся бриться на глазах у всех, наоборот, многие последовали его примеру.

Бывший парикмахер Жорж демонстративно открыл «парикмахерскую», разложив на пеньке свои инструменты. И бойцы немедленно построились в очередь. Кто-то зашивал разорванную шинель, кто-то стирал в бочажке портянки. Только несколько человек казались подавленными, и среди них Разумов и Любанский. Но Отрогов приказал своим пулеметчикам Неречко и Сарафанкину не спускать с них глаз. «Пока не придут в себя!» — сказал он.

В этот первый день натыкавшиеся на роту пехотинцы из других частей торопливо уходили дальше. Но на следующий день Строгов приказал задерживать всех пробирающихся на восток с оружием в руках. В сущности, он надеялся таким образом отыскать какого-нибудь знающего дело командира — пусть это будет хоть самый младший офицер… Строгов оставит его при себе — нет, он не отдаст ему свою роту, но сможет хоть посоветоваться в трудном случае. Но офицеры не попадались, вероятно, они тоже выводили свои взводы или роты на восток. Однако рота его значительно выросла.

Отходить приходилось только ночами, потому что днем немцы патрулировали все дороги. В лесу было слышно, как тарахтели их мотоциклы, слышалась стрельба, — по-видимому, они били по лесу, понимая, что там находятся люди, но пока еще в лес боялись заходить. Не очень разъезжали они и по ночам, должно быть, рассказы о партизанах уже напугали их. Но Строгов понимал: скоро они примутся «упорядочивать» свой тыл.