Виктор Бычков - Везунчик

– Извини, друг, они тебе больше не нужны, – усмешка коснулась краешка губ парня.

Бросив документы прямо на грудь солдату, забрал вещмешок и направился к чемоданам. Там развязал его, вытряхнул содержимое на землю. Белье, мыло выбрасывать не стал, а затолкал обратно вместе с новыми солдатскими сапогами, портянками, полотенцем, здраво рассудив, что все это в военное время пригодится. С недоумением посмотрел в сторону убитого солдатика – тот лежал в обмотках.

– Вот чудило – сапоги берег, и не сносил. А зачем, спрашивается, берег, и сам не знал, а теперь-то точно не узнает, – усмешка еще раз пробежала по его лицу.

Сложив все в вещевой мешок, перекинул его к себе на плечо, направился к составу.

Прибывшие откуда-то военные и гражданские стаскивали трупы пассажиров в одно место. Часть людей пошла в сторону Бреста, а основная – в обратную дорогу – на Бобруйск.

Антон решил возвращаться домой и шел последним, стараясь не подходить близко к людям, опасаясь налета самолетов. Дважды в тот день их колонна попадала под обстрел с воздуха, и каждый раз успевал укрыться, и остаться целым и невредимым. Ему вдруг вспомнились слова, что сказала когда-то цыганка о везении Антону по жизни.

Все началось с самого рождения, когда он появился на свет чуть раньше своего брата минут на пять. Родившийся позже его брат-близняшка долго не прожил – умер на второй день. А Антон выжил, остался. И когда ему исполнилось лет семь или восемь, на колхозном рынке в Бобруйске цыганка гадала матери, и, глядя на стоящего рядом ребенка, сказала:

– Твоему сыну повезло с первого дня, должно теперь вести всю жизнь, потому что к его ангелу-хранителю добавился ангел-хранитель и умершего брата. Везунчик ты, мальчик, у тебя сейчас два ангела-хранителя, и они тебя будут охранять всегда, – сказала цыганка, коснувшись рукой головы ребенка.

И правда, теперь ему уже двадцать два года, он вспоминает детство, юность, и приходит к выводу, что цыганка права. Сколько было примеров, когда, казалось бы, должно обязательно последовать что-нибудь плохое, страшное – а обходилось, или случалось, но не с ним. Даже сегодняшний случай: сколько людей погибло с поезда, а он хоть бы что. Или с солдатиком: шагни Антон на метр вперед, и, кто знает, лежал бы он с разбитой головой, а не служивый. Однако парень не хочет слепо полагаться на везение, и решает для себя раз и навсегда сначала думать, а потом принимать решения и действовать.

Чем дальше уходил от разбитого поезда, тем больше становился поток беженцев, и все труднее было Антону вырваться из этой людской массы и идти одному. В конце концов, он решил извлечь из этого пользу для себя. Его совершенно не трогали и не волновали трупы убитых вдоль дороги, крики и стоны раненых, рев скота, полагая, что на всех жалости не напасешься, а по сему, пускай все идет так как идет. Один он что-нибудь изменить не в силах.

Здраво рассудив, пришел к выводу, что, покидая свои дома, люди взяли с собой самое дорогое, самое ценное. Поняв это, стал приглядываться к беженцам, определяя их достаток, сразу исключив из поля зрения колхозников, тем самым, сузив круг поиска.

К концу первого дня, когда уставшая людская колонна вошла в какую-то деревушку, что раскинулась вдоль дороги на их пути, Антон уже выбрал себе жертву – это была молодая женщина, лет двадцатипяти, с девочкой годика три, четыре. Где они присоединились к ним, он не знал, не заметил, но обратил на них внимание в последние час или два. Женщина была неосмотрительно одета в дорогое, цветастое платье, с сережками в ушах, с обручальным кольцом и перстнем на руках. Она несла с собой чемодан, но не фибровый, а какой-то дорогой, с блестящей в лучах заходящего солнца кожей. Таких чемоданов Антон отродясь не видел.

Девочка капризничала, отказывалась идти, а то и вообще несколько раз садилась прямо на дорогу. Женщина то вела ребенка за руку, то несла ее на плечах, перекидывая чемодан с одной руки в другую, а то и просто плакала, стоя над сидящей на дороге дочерью.

– Давайте, я вам помогу, – Антон догнал женщину, и улыбнулся ей мягко и доверчиво. – Таким темпом вы далеко не уйдете. Хотите – я понесу девочку, или чемодан.

– Вот спасибо вам, добрый человек, – устало ответила женщина. – Я уже сама готова была сесть посреди дороги. Капа, иди к маме на руки. Дядя поможет нам.

Антон взял чемодан, а женщина посадила себе на шею дочь, и они двинулись дальше вместе с такими же горемыками.

– Я из Бобруйска ехал к сестре в Брест, – доверительно начал попутчик. – Она замужем за военным. Живут там, в Бресте. Или уже лучше сказать – жили там. Потому что не известно, что с ними. Наш состав разбомбили, и я не доехал.

– Так и мы ехали в этом же поезде, только из Москвы к папе нашему, – стала рассказывать женщина. – Он у нас начальник заставы. Господи, что с ним? Слухи один страшнее другого. Не знаешь, кому верить. А что с нами будет?

Антон еще несколькими фразами поддержал разговор, и замолчал, приноравливаясь к ходьбе попутчицы, которая несла уснувшую дочку на руках. По весу чемодана уже прикинул, что там есть что-то стоящее, да и украшения на женщине не давали ему покоя.

В деревню вошли вместе, и стали подыскивать место на ночлег. Устроились за домом, в сарае, куда хозяин бросил несколько охапок прошлогодней соломы.

Девочка уснула на руках у матери, которая тоже спала полусидя, прижавшись спиной к чемодану. Антон пристроил себе под голову вещмешок в другом углу сарая, лежал, выжидая время. Слышны были взрывы, голоса людей, что продолжали идти и идти на восток, в сторону Бобруйска. Листва в саду на деревьях отдавала серебром при лунном свете.

Щербич вытянул свою ногу, как бы нечаянно задел ногу женщины, проверяя, спит она или нет. Она даже не пошевелилась. Тогда Антон начал медленно, потихоньку, стараясь не шуршать соломой, продвигаться к попутчицам. Вот он пристроился к ним сбоку, принял удобное положение, резко, сильно левой рукой закрыл женщине рот, а правой – стал давить ее за горло. Она рванулась, схватила своими руками руки Антона, но хватка ее с каждой секундой становилась все слабее и слабее. Наконец, дернувшись, она застыла. Девочка упала с матери, и начала хныкать. Антон, не раздумывая, проделал с ней тоже, что и с ее мамой. Убедившись, что все тихо, надел на плечи вещевой мешок, присел к женщине и стал снимать с нее драгоценности. Управившись с этим, выдернул чемодан из-под убитой, подошел к дверному проему. Вспомнил, что на руке у беженки были красивые часики, вернулся, долго провозился с незнакомой застежкой на браслете, наконец, снял их, сунул себе в карман, и пошел на выход. Во дворе не было ни кого, только по дороге продолжали идти беженцы. Антон не стал выходить через двор, пошел по огороду к забору, переставил через плетень чемодан, затем – перелез сам, и уже через минуту шагал в общем потоке беженцев в сторону Бобруйска.