Виктор Бычков - Везунчик

– Я тебя не принимал, и не я тебя должен увольнять, – Щербич слез с печки, зачерпнул из ведра воды, и жадно выпил, проливая ее себе на грудь. – Ты иди к коменданту, и попроси, чтобы тебя освободили. А я посмотрю, что получится.

– Может, вы за меня слово замолвите? – напарник с надеждой смотрел Антону в глаза. – А то он меня или в гестапо, а может и расстрелять. Он такой, я его знаю!

– А ты хочешь меня подставить вместо себя? Думаешь, мне он премию Сталинскую выпишет? Как бы не так! И со мной будет тоже, что и с тобой. Нет нам дороги назад, Василий Петрович! Нет! Как не крути, а ждать нам победы Германского оружия вместе с ними! В этом наше спасение, другого пути я не вижу.

– Боюсь, что долго ждать придется, – Васька наклонился к начальнику, и почти зашептал, поглядывая с опаской на заколоченные окна. – Говорят, под Москвой Красная Армия скулу своротила непобедимой, и теперь, говорят, драпает она от Москвы то!

– А ты откуда это знаешь? – по телу Антона потянуло холодком, страх внезапно закрался в душу. – Комендант сказал, или радио передало? Так оно не говорит.

– Мне в комендатуре сегодня один Ганс поведал, когда мы дрова к ним привезли, разгружать стали, а он мне возьми и скажи. Мол, Москау ваша Гитлеру нашему скулу своротила, и показывает на себе. Я не поверил, спросил у старосты Слободского, Петьки Сидоркина, правда ли это. Так знаете, что он мне ответил? Пойди, говорит, на шоссе, да посмотри, как день и ночь идут санитарные машины в Германию. Это они раненых вывозят. И в районе на узле железнодорожном, говорят, забито составами с красными крестами. Вот и не верь после этого! Бегут защитники наши, благодетели, бегут!

– А ты как будто радуешься, горе ты луковое? – эти новости неприятно удивили Антона, и его личная ночная беда враз отошла на задний план. – Чему радуешься, нам за немцев держаться надо, приближать их победу. Потому как с Советской властью нам уже не по карману.

– Да я и не радуюсь, – стал оправдываться Худолей. – Я просто рассказываю, делюсь, так сказать, новостями. Советуюсь с начальством. Одна голова хорошо, а вдвоем – лучше. Вот и вас потревожили. Хорошо, что все хорошо кончилось. А что дальше?

– А дальше – кто кого. Вот что будет дальше.

– Я чего-то пришел? – Васька встал, заходил по хате. – Не знаю, как и сказать?

– Говори, как знаешь, – пришел на помощь начальник. – Не тяни душу, говори. Вот что за гадкая натура, прежде чем рассказать что-то, вытянет всю душу.

– Да говорю, говорю, – поспешил исправиться Худолей. – На конторе то колхозной кто-то ночью повесил флаг красный! Люди ходят, смотрят, радуются, даже в ладони хлопают. А я не могу достать – страшно, крыша скользкая!

– Сорвать, немедленно сорвать, пока комендант не видел! Он нас самих там вывесит вместо флага! – Антон забегал по хате, разыскивая свою одежду.

– Это еще не все, Антон Степанович! – Васька стоял навытяжку перед старостой. – На заборах, на конторе листки расклеены с сообщением о победе Красной Армии под Москвой! Люди прямо аж поют! Вот я одну вам принес почитать, – и протянул ему исписанный от руки печатными буквами листок из ученической тетрадки.

Антон мельком взглянул на него, пробежал глазами написанное, и заорал:

– Быстрей срывать, пока мы с тобой не завыли! Бегом! Люди поют, а нам выть надо! – Антон выгнал из дома Ваську, и сам выбежал за ним следом.

Мороз трещал: снег под ногами даже не скрипел, а жалобно повизгивал. На улице, у домов, там и сям, невзирая на такую стужу, стояли люди по одному и группами, с любопытством наблюдали, как бегут к конторе Худолей и Щербич.

Антон обследовал все вокруг конторы, пытаясь отыскать на снегу следы злоумышленника. Однако это ему не удалось: не один десяток любопытных побывал здесь, уничтожив начисто улики. Вот и теперь за ним ходила целая толпа: советовали, подсказывали, как легче снять флаг.

– Я таких советчиков знаешь, где видал? – разгневанный староста обернулся к людям. – Ты и ты! – указал он рукой на стоящих рядом молодых парней Леню Петракова и Семена Назарова. – Мигом высокую лестницу сюда!

– Да где ж мы ее найдем? – развел руками Семен. – Ни кто и не даст.

– А вы и не спрашивайте. Скажите, что я послал.

– Я – это кто? – засунув руки в карманы полушубка, Леня с вызовом смотрел на Антона. – Таких начальников мы в Борках не знаем, правда, земляки?

– Что, что ты сказал? – подскочил к нему Щербич. – Повтори, что ты сказал? – разгневанный, с побледневшим вдруг лицом, он в упор уставился в глаза Петракову. – Не рано ли осмелел, сволочь?

– Я всегда смелым был, ты разве не знал? – Леня выдержал взгляд, не отступил под напором старосты. – А теперь я твою слабину почуял, понял, прихвостень немецкий?

– Да – да я тебя! – у Антона перехватило дыхание от такой наглости. – Застрелю! За неповиновение! За угрозы!

– Хватит, хватит, мужики! – между ними встал Семен, широко расставив руки. – Пошутили, и будет! Сейчас мы все организуем, не волнуйся, господин староста!

Стоящие рядом люди одобрительно загудели, поддерживая мирное разрешение спора.

– Кровушки у нас и так хватает, – от толпы отделился Иван Козлов, мужчина лет пятидесяти, высокий, первый силач в деревне, сгреб в охапку Леньку, и оттащил его подальше от конторы. – Постой тут, охолонь маленько. А на флажок мы уже нагляделись, полюбовались. Можно и снять пока, до лучших времен.

– Я тебе это не прощу, – Антона все еще трясло, он ни как не мог прийти в себя от ссоры. – Кровавой юшкой умоешься!

Не смотря на сильный мороз, ему было жарко, и он расстегнул свой полушубок.

– Семен, возьми еще одного, и лестницу сюда! – повторил свое требование, и вытер вспотевшее лицо снегом.

Через час злополучный флаг был сорван, и лежал у ног старосты деревни. Люди разошлись, оставив на морозной площади Антона и Ваську.

– Листовки все снял? – староста повернулся к своему помощнику. – Или где остались?

– Нет, вроде все понаходил, – Худолей стучал замерзшими сапогами нога об ногу. – Может, пойдем по домам, да погреемся?

– Не терпится выпить, что ли?

– Да какая выпивка, Антон Степанович! – помощник в сердцах махнул рукой. – Дома скандалы, вот что. Не верит моя супруга, говорит, если меня порешат, как ей одной детишек поднимать? А вы говорите – выпить. Тут спастись бы, вот главное!

– Боишься? Ну и правильно. Страх заставит думать головой, – Щербич то ли упокоил Ваську, то ли высказал свои мысли. – Иди домой, а я в комендатуру. Надо доложить, а то плохо нам будет, если это сделает за нас кто-то другой.

Вечером Антон долго сидел на скамеечке у печки, смотрел на огонь, и думал. А думы уже были не такие веселые, как месяца три-четыре назад. Было самому себе не приятно, но заставил посмотреть на свое теперешнее положение критически, как будто со стороны. И не таким радужным вдруг стало видеться его будущее, не таким. Если раньше строил планы на землю, сады, винзавод, то теперь – как бы раствориться, исчезнуть, пропасть старосте деревни Борки Щербич Антону Степановичу, а появиться, воскреснуть снова тому довоенному Антошке – беззаботному, жизнерадостному, которому были рады все жители Борков, и, в первую очередь, мама.