Виктор Бычков - Вишенки в огне

Кузьма был в очередной раз на грани потери сознания, однако понимал, что говорила Акимиха, и потому лишь слабо, через силу улыбнулся, закрыл глаза.

– Вот и ладненько. Побегу до хозяина: пилку пускай подготовит. И позовите сюда Ольгу Сидоркину. Пусть мне поможет. Она – бабёнка крепкая, не вам чета. Не гляди, что молодая да видом плюгавая. Она сильная! Внутри стержень, это – главное. Всё сдюжит. Из вас же помощники, как из… это… пуля. Слабые вы все, прости, Господи. Только и можете, что слезами да криком исходить.

Акимиха одной рукой поддерживала голову раненому, другой – вливала в рот Кузьме второй гранёный стакан первача, приговаривала:

– Ты пей, пей, соколик, хмелей. Боль не исчезнет от этого, да только сердцу легче будет эту боль переносить. Пей, пей. А хозяин мой сгоношит тебе костыль, будешь бегать как незнамо кто. У него опыт. Вишь, как он у меня шкондыляет? Всей деревне на зависть, вот как. И ты так будешь. На пару, в перегонки с дедом моим бегать станете. Важно, чтобы живым ты остался, голуба. А раз голова сохранится, даст Бог, то и с одной ногой по жизни скакать будешь. Вишь, мой-то Акимушка?! Мало кто верил после той войны, что он с одной ногой сможет. А ведь смог. Детишек настрогал полую хату. В этом деле отсутствие ноги – не главное. В люди ребятню вывел. Так и с тобой будет, даст Бог. Делать надо, резать. Без ноги проживёшь. Вот то-то и оно, голуба. Это без головы не проживёшь. А голову тебе мамка с папкой добрую привесили. Пользуйся.

В это время во дворе сам Аким Макарович на жарком костре прокаливал лучковую пилу. Потом долго точил нож.

Прокалил, наточил, подал жене. Та тут же промыла инструмент самогонкой, принялась выгонять всех из землянки.

– Идить отседова. Без вас тошно, а тут вы ещё… А ты, хозяин, – обратилась к мужу Акиму, – с Ольгой становитесь поближе. Держать будете горетника, прости, Господи. И чтоб я от вас слова не слышала! Замолкли! А то и вам ещё чего отпилю под горячую руку.

Кузьма лежал на самодельном столе по центру землянки, где совсем недавно лежало тело Агаши, горели два жировика, освещая место операции. На всякий случай бабка приказала привязать раненого верёвками к столу.

– Чтоб не выпрыгнул, не дай Бог. Не сбежал, – зло пошутила. – А то ещё убёгнет, а ты лови его потом, чёрта хромого.

Прикрепила резинкой на нос тяжёлые очки без дужек, перетянула жгутом ногу у паха. Отмерив два пальца чуть выше синевы на ноге Кузьмы, Акимиха перекрестилась, сначала резанула ножом по живому мясу, сделала надрез до кости по кругу, и только потом взяла в руки пилу, приступила пилить…

После первого, вырвавшегося на поверхность крика раненого, Марфа, Глаша, Ульянка и Танюшка, обхватив головы руками, кинулись прочь со двора. Только Стёпка побелел весь, напрягся, остался сидеть на входе в землянку, до хруста сжав зубы, скрёб пальцами землю, не замечая, что сорвались на пальцах ногти и из – под них уже давно хлещет кровь.

К шедшему на поправку Кузьме почти каждый день приходила Ольга Сидоркина. Она садилась у изголовья, и они говорили. В такие моменты домашние старались оставить их одних, уходили из землянки под любым предлогом.

– Вовку уже не вернёшь, – девушка гладила голову Кузьме, говорила с болью в голосе. – Он как чувствовал свою смерть. Вот здесь, – она взяла руку парня, положила себе на живот, – уже зародился маленький человечек, Вовкин ребёночек. Я же говорю: чувствовал свою смерть вот и спешил. А я и рада. Значит, Вовка не исчез, не утоп в болоте, а будет бегать среди нас.

Васька Кольцов и Илюшка Сёмкин объявились в Вишенках, когда землю первый раз сковало морозами. Снега ещё не было, но земля взялась крепкой замёрзшей коркой. Потом, правда, отошла, оттаяла, дождём даже промочило, и только после этого выпал снег на постоянно, до весны.

Откуда они пришли и куда направляются, парни не сказали. Поведали лишь, что партизанский отряд Лосева Леонида Михайловича влился в партизанское соединение, которым командуют из самой Москвы.

На груди Васи сиял самый настоящий орден боевого Красного Знамени!

– Эт-то кто тебя наградил? Откуда? – удивился Кузьма, когда младший брат разделся, встал посреди землянки.

– Из Москвы пришёл! – гордо поведал Вася. – Когда объединились, оказывается, все партизанские соединения уже давно поддерживают связь с Москвой. Оттуда присылают оружие, медикаменты. Леонида Михайловича отправили самолётом в Москву в госпиталь лечить его руку: тоже, как и у тебя, загнивать начала. Командовать нашим отрядом остался Кулешов Корней Гаврилович. Да он уже теперь и не отряд, а батальоном называется. Москва стала ближе, не то, что здесь было… Вот и орден прислали. Нас тогда многих наградили, не меня одного. Корнею Гавриловичу, я слышал, Лосев хлопотал, чтобы Героя Советского Союза… это… присвоили. Вот, не знаю, может, уже пришла золотая звёздочка. Вовку нашего наградили орденом Красной Звезды. Посмертно.

С этими словами Васька полез в карман, достал новенький орден на пятиугольной колодке, обтянутой муаровой, красной с белыми полосками, тканью, протянул брату.

– Сохранить надо.

– Ну – у, молодцы, молодцы! – искренне радовался Кузьма. – Выходит, надо было давно объединиться. А то мы всё сами да сами. Значит, скоро Гитлер капут?!

– А куда ж он денется! – Вася ещё раз покрутился, выпячивая грудь. – Гонит Красная армия! Гонит! А мы помогаем, братуха. Вот так оно и делается.

По первому снегу Ольга увозила Кузьму на детских саночках-розвальнях к себе в землянку. Сама вынесла на руках на улицу, усадила в санки. Да сколько того Кузьмы осталось? Ополовинился… Откуда жиру взяться? Высох на таких харчах, да ещё вон какой болезный.

Усадила, укрыла, укутала от мороза, впряглась и пошла, надёжно и твёрдо ступая по первому снегу. Стёпка с Танюшкой кинулись, было, помочь, но она одёрнула детей, отказалась от помощи.

– Сама, я сама. Это мой груз и мне его тащить, – ответила, ни к кому не обращаясь. – Мой он, мой. И никому его я не отдам. Не позволю… Сама…

А Кузьма сидел в саночках, втянув голову в плечи, щурился, глаза слезились то ли от первого снега, то ли была другая причина. Но было немного неудобно, стыдно за свою беспомощность, и ещё от чего-то, чему он не мог дать названия, и потому сидел смиренно, тихо и молча. Лишь слёзы из глаз…

Марфа с Глашей прошли немного за ними, потом остановились, перекрестив вслед медленно, но уверенно удаляющиеся от них саночки, оставляющие на первом, удивительной чистоты и белизны снеге две ровные блестящие полоски.

При встрече с односельчанами молодица не задерживалась, лишь здоровалась с ними кивком головы, и всё так же продолжала свой путь с застывшими на лице решимостью и упрямством.

А они провожали её понимающими взглядами, а то и крестили вслед.