Виктор Бычков - Вишенки в огне

Женщина стоит, вздыхает, горестно качает головой. Сын слез с мамкиных рук, хворостинку нашёл, меж ног зажал, сейчас скачет, как на лошадке. Потешный сынок. А уж краси-ивы-ый! А умненький! Сердце матери замирает, глаза влагой взялись, душа затрепетала от умиления.

После того, как рукоположили мужа в священники, сразу же официально направили батюшкой в этот приход, в эту церковку. Приехал Петя, да и не Петя вовсе, а отец Пётр, и она с тех пор не просто Агаша, а матушка Агафья. Сейчас к ней так все прихожане и обращаются. Сначала было как-то не по себе, неудобно, потом привыкла. Ей уже кажется иногда, что она и родилась матушкой, настолько вошла в роль, пообвыкла, полюбилось всей душой, всем сердцем приняла такую должность при муже и при храме святом.

Первое время по приезде мужа места себе не находила, терзалась душой, чувствуя свою вину, свой грех великий перед любимым человеком. Боялась, что кто-то скажет, выдаст её тайну. Да и тайну ли? Неужели никто из сельчан, из прихожан не видел, как обихаживал немецкий комендант молодую матушку в отсутствие мужа? Боится даже думать, что все знают о её грехе. Несколько раз порывалась сама лично рассказать мужу. Но что-то удерживало от такой откровенности. Что? Не разбиралась в себе, не стала доискиваться. А сейчас считает, и, слава Богу, что не рассказала. В могилу с собой заберёт эту тайну, грех свой неоплатный перед мужем.

Тихо в приходе, о её встречах с комендантом молчат люди. То ли и на самом деле не ведают? Хотя, вряд ли… Не в лесу диком, а деревне всё происходило. А возможно другими заботами да тайнами живут прихожане в это тяжкое, страшное время. Не до сплетен, не до склок им. Так это или нет, Агафья не знает, но, как ни странно, вот уже два, третий год, как это было (да и было ли?), а всё тихо. Только сама иногда вспомнит вдруг ласки другого мужчины, но тут же одёрнет себя, заставляет переключиться на иное. Было, да быльём поросло, у кого ошибок не бывает? Тем более в молодости, когда и мир вокруг другим кажется, и ты одна на всём белом свете, и земля только для тебя вертится, и солнышко встаёт, чтобы тебя, любимую, обласкать. Чего уж говорить… Сейчас всю себя посвятила семье, обязанностям матушки. Вот уже под сердцем носит женщина дитё, на этот раз от законного мужа. Может, после рождения второго ребёнка успокоится душа матери и жены? Кто его знает, там видно будет. А теперь хочется порадовать батюшку, родить для него. Это быстрее для неё самой, грех свой прикрыть, обелить себя перед Петей.

Она, Агаша, тогда спокойней себя почувствует, снимет часть вины с себя перед мужем. Он-то, бедный, не знает, что чужого сыночка лелеет, души в нём не чает.

– О-о – ох, грехи наши тяжкие! – женщина тяжело вздохнула, снова настроилась думать, мечтать.

Хотелось бы птицей слетать в Вишенки, повидать родных и близких, да, видно, не судьба пока. Только и живёт теперь матушка Агафья слухами да догадками. А они страшные, тяжкие. Кажется, войне вот-вот, и конец! Так хочется встретиться со всей семьёй Кольцовых после войны, отметить победу, только не сбудется это, нет, не сбудется. Не смогут все сесть за стол в родительском доме, и дома уже нет. Вот и Никитка погиб, умер после забора крови. Спасибо Фросе, что смогла вытащить тельце братика в Вишенки, смогли проститься с ним, похоронить по – христиански у себя на деревенском кладбище. А то где бы он был? Ой, и думать не хочется, представить трудно и страшно, если чистая, святая и светлая душа Никитки скиталась бы где-то по свету. Господи! И откуда только сила бралась у Фросьюшки? Посмотришь на неё – пигалица пигалицей, а вот, поди ж ты! Сынишку родила, почти ровесник с её Васей. Назвала Никиткой в честь погибшего братика. Хороший, говорят, мальчишка, только рыжий больно. Сама Агаша не видела, это мужу отцу Петру рассказывал при встрече Мишка Янков, рыбак с Вишенок. У них какие-то дела общие, какие-то тайны мужские. Матушка Агафья догадывается, какие те дела, только виду не кажет, не вмешивается. Надо будет, нужна будет её помощь, помощь матушки, батюшка обязательно обратится к ней, скажет, позовёт. И она пойдёт за ним хоть куда, хоть на край света, хоть… хоть… – додумать не успела: звуки в деревне отвлекли.

Конный обоз уже ушёл, свернул в направление Борков. Следом за ним колонна немецкой техники с солдатами вытягивались туда же, уходили на Вишенки с Пустошкой. Там сейчас идут кровопролитные бои. Матушка слышит отголоски боя и здесь, в Слободе. Особенно, когда начитают стрелять из пушек по лесному массиву, взрывы хорошо слышны: стёкла дрожат в церкви и в домике священника. Окружили немцы партизан, теснят к непроходимым болотам, что в соседнем районе. Как наступает день, так самолёты немецкие стаями кружат и кружат над лесом, всё выискивают партизан, бомбят. Иногда даже по ночам летают, бомбы осветительные сбрасывают над лесом, всё партизан высматривают.

Сначала прогремел сильный взрыв где-то рядом, за колхозным садом, там, где гать соединяет Борки и Слободу. От неожиданности матушка присела. В тот же миг такой же сильный взрыв раздался и за Слободой в районе моста через Деснянку на шоссе Москва-Брест. Женщина ещё ничего не могла понять, как деревня стала заполняться партизанами. Верхом на лошадях, пешим ходом они атаковали немцев прямо на деревенских улицах. Откуда они взялись – она не видела, но интуитивно уже схватила сына, крепко прижала к себе, кинулась к дому. Навстречу ей бежали отец Пётр и юродивый Емеля.

– Быстро в погреб! – потребовал муж, увлекая жену с сыном, Емелю к открытому люку погреба, что на краю двора, у забора. – Быстро, быстро!

Первым спустился старик, следом Агаша передала ему сына.

– А ты, батюшка? – крикнула вслед убегающему мужу.

Но он не остановился: то ли не услышал, то ли не посчитал нужным ответить.

Женщина застыла, с тревогой смотрела, как отец Пётр вернулся к церкви, бросился на колоколенку.

– Я с тобой! – кинулась вслед мужу, прикрыв перед этим крышку погреба.

Она не успела добежать до тропинки, что ведёт к храму, как сначала услышала треск, а потом и увидела сам мотоцикл, что на бешеной скорости подлетел к церкви, круто развернулся, остановился. Из него выскочили два немецких солдата. Один из них схватил пулемёт, другой тащил следом ящики с патронами. Оба направились к лесенке на колокольню.

Дорогу им преградил отец Пётр. Священник встал перед лестницей, широко расставив ноги, сложив руки на наперсном кресте, молча смотрел на пришельцев.

Первый солдат, что бежал с пулемётом, ухватил свободной рукой батюшку за рясу, резко дёрнул на себя. Отец Пётр качнулся, и в тот же миг сильным ударом снизу в подбородок опрокинул немца на землю. Падая, тот уронил пулемёт, сам отлетел к стенке храма, каска слетела с головы, откатилась в сторону. Второй солдат выронил коробки с патронами, начал судорожно срывать винтовку, но к нему навстречу уже бросился священник. Упредил, схватил за горло, сдавил, повалив на землю. На помощь товарищу кинулся пришедший в себя первый немец. Сначала он пытался стащить отца Петра с солдата, потом с яростью приступил бить ногами лежащего на немце священника, совершенно забыв, что у него есть и оружие.