Вадим Шарапов - Команди Особого взода

- Жека! - радостно заорал Конюхов, побежал навстречу. - Живой!

- Оглушило меня, - начал оправдываться Ясин, глядя попеременно то на изумленного старшину, то на Саньку. - Товарищ старшина, товарищ сержант, я не специально... успел одного фрица подстрелить, а тут пуля... Лоб оцарапала, а мне показалось, будто лошадь копытом!

- Живой, живой, зараза! - Конюхов, не слушая лепечущего Ясина, тряс его за плечи так, что здоровенный парень мотался как тонкая осинка.

- Э, совсем сдурел Саня! - Файзулла Якупов стоял на пороге бани и улыбался хитро. Он уже успел набить трубочку и теперь пускал в небо колечки дыма. - Совсем парня угробишь, дурной...

- Что было-то? - не унимался за спиной у Степана уже совсем очухавшийся Никифоров, который уселся на пень и растерянно стряхивал землю с подштанников. Что-то в нем выглядело странно. Старшина пригляделся внимательнее, и только сейчас заметил, что оберег, который висел на шее колдуна, исчез бесследно - остался только длинный багровый ожог там, где была железная цепочка и фигурка ворона. Он уже собирался рассказать, но тут Конюхов откашлялся и подбоченился.

- Значит, дело было так, Андрей...

Тэссэр и Ласс за его спиной переглянулись с одинаковым выражением и пожали плечами. Ласс сделал вид, что затыкает уши. Потом альвы демонстративно повернулись и удалились.

- Ну все, погнал сержант, - сокрушенно сказал Ясин. - Теперь не остановить. А я все это видел, сейчас припоминаю. Как меня эти гвозди не задели - ума не приложу, я ж даже не прятался, просто валялся как дурак. Будто кто-то за угол оттянул...

Нефедов вздрогнул.

- Вот что, мужики! - на его окрик повернулись все, Конюхов осекся на полуслове, даже альвы замедлили шаг. - Значит, все понимают, кто нам помог? Даже ты, Файзулла?

Якупов вытащил трубку изо рта, быстро и серьезно покивал, потом провел ладонями по лицу, что-то тихо прошептал.

- Вот так, - продолжил Нефедов, - а если все понимают, то надо в ответ помочь. Чуть вконец баню не разнесли.

Он поглядел на черные бревна. Вся стена бани, обращенная к огороду, была густо утыкана гвоздями. Шляпки их блестели как отполированные.

- Надо, думается мне, дверь заново сколотить, окно починить. Стекло, поди, можно тут найти, хотя бы кусок небольшой. Ну и внутри тоже - лавки оскоблить, печку поправить... Короче - чтобы всё было чика в чику.

Люди молча закивали

- Я еще крышу переложу, - сказал Ясин. - Я по крышам мастак.

- Хозяину спасибо, - татарин провел широкой ладонью по дверному косяку. Внезапно глаза его открылись до необыкновенной ширины, и он заорал. - Э! Ты что! Куда сел!

Нефедов, холодея внутри, развернулся, готовый ко всему.

И увидел, как Никифоров, матерясь, поднимается с пенька. Прямо с плащ-палатки, полной маслят.

На миг все замерли. Первым захохотал Конюхов. Он повалился на землю, тоненько повизгивая и колотя босыми пятками по разбросанной траве. Засмеялся Файзулла, бросив трубку и утирая набежавшие слезы, потом голосисто заржал Женька Ясин, откинув голову и широко разевая рот.

- Особый... особый взвод! - сипел Конюхов. - Так твою растак! На себя... на себя поглядите!

В сердцах поддав по пеньку ногой, Никифоров заскакал, держась за ушибленные пальцы. Повалился рядом с Конюховым и тоже засмеялся. Старшина смотрел на них и чувствовал, как пружина внутри медленно раскручивается, отпускает, слабеет.

- Ну вот что, бойцы... - он начал говорить, и вдруг захохотал сам.

Старшина Степан Нефедов стоял и смеялся - хлопая себя ладонями по бокам, приседая, хохоча радостно. Как в детстве.

Облака совсем разошлись, и вскоре с чистого неба брызнул теплый грибной дождь.

Лежали молча.

Под животами стыло намокали комбинезоны: мох, пропитанный дождевой осенней водой, походил на почерневшую губку. Но пошевелиться было нельзя. Всюду, между деревьями и в подлеске, чувствовалась смерть, ее горький, неощутимый обычным человеческим нюхом запах резал ноздри альвам, медным привкусом расползался по языку старшины Нефедова.

Степан, лежащий во мху, незаметно повел лопатками, заставил мышцы сокращаться, чтобы чуть-чуть согреться, не пошевелив при этом ни рукой, ни ногой. Единственное, что он позволил себе - немного сдвинуть указательный палец, поудобнее устроив его на изогнутом железе спускового крючка. Хотя знал, что стрелять, скорее всего, не придется.

Тихо. Тихо. Только не шевелиться...

Ветер прошумел в верхушках сосен, сверху посыпались пожелтевшие иголки, застревая в волосах. Высохшая шишка царапнула Степану лоб, оставив белый след, но он даже не вздрогнул. Когда ветер стих, снова наступила тишина - мертвая, почти призрачная. Здесь, в этом лесу, не было никакой живности, даже муравьи не ползали во мху. Все живое давно бежало, оставив после себя только почерневшие сосны с осыпающейся хвоей. Краем глаза Нефедов заметил какое-то шевеление, яростно скосил зрачки. Нет, это просто ветер вздыбил траву рядом со старшиной, который неподвижным булыжником застыл среди поросли багульника.

Только не шевелиться...

- Скучаешь, Степан? - хозяин дома, старик Родионыч, покашливая, вышел на крыльцо и начал, кряхтя, примащиваться рядом со старшиной. - Табачку не отсыплешь?

- Это завсегда, - старшина сунул руку в нагрудный карман своего черного комбинезона, достал пачку "Казбека". - Угощайся.

- Ишь ты, по-царски... Я-то думал, махорка у тебя, а тут "Казбек". Ну-к што ж, угощусь, - Родионыч размял папиросу, чиркнул спичкой и выпустил клуб дыма. Тут же он снова закашлялся.

- Тьфу ты... кха-кха!... черт его дери. Каждый раз с утра будто ваты в грудь набили...

- Бросай курить, - улыбнулся Степан, думая о чем-то своем.

- Скажешь! Тебе легко, ты вон, как я замечу - покурил-покурил, а потом, если надо, и неделю к ним не притрагиваешься. а я не могу. Привычка. Шахтер - он завсегда шахтер, там и так целую смену без курева натыркаешься, потом на свет божий вылезешь - как же не покурить?

Старик поглядел на Нефедова, нахмурил редкие брови, заметив, что старшина его и не слушает.

- Думаешь, Степан?

- Да, есть над чем подумать. Тут хорошо, чисто, голову продувает.

Изба Родионыча стояла на самом берегу Енисея, на отшибе деревни Атаманово, почти сползая небольшим огородом под обрыв. Забор уже давно съехал вниз, но хозяин особо не беспокоился, приговаривал только:

- Да кому оно нужно, это добро? Все равно я там не сажаю ничего!

Давным-давно схоронив жену, старик жил бобылем. Когда-то он и впрямь работал шахтером где-то в Кузбассе, вынес оттуда целый ворох грамот, инвалидность, да скрюченную руку, придавленную обвалом в забое. Распрощавшись с горной работой, он переехал поближе к родным местам под Красноярск, там и схоронил жену, а на войне потом потерял двоих сыновей.