Павел Шафаренко - Мы все были солдатами

…11 декабря. На наблюдательном пункте, наспех оборудованном в большой клуне, я, комиссар полка И. И. Морозов, начальник штаба Г. Б. Смолин, начальник тыла Н. Н. Чеверда. Здесь же и прибывший к нам накануне член Военного совета 40-й армии бригадный комиссар Иван Самойлович Грушецкий. Сегодня в полдень 96-й стрелковый полк, переформированный из 6-й воздушно-десантной бригады, освободил железнодорожную станцию и поселок Мармыжи.

— Были бы в достатке танки и авиация, — говорит Иван Самойлович, — с нашими людьми можно творить чудеса…

Входит начальник разведки старший лейтенант В. Ф. Бакай.

— Разрешите обратиться к командиру полка? — И получив разрешение Грушецкого, докладывает:

— Товарищ подполковник! В тупике на станции стоит отбитый у немцев эшелон с нашими бойцами, попавшими в плен, и молодежью, которую они пытались угнать в Германию.

— Их надо немедленно вывести со станции! Как только погода прояснится, прилетят «Ю-87» и в первую очередь постараются уничтожить этот эшелон…

— Разрешите доложить, — говорит Чеверда, — людей можно своим ходом переправить в Серебрянку. На ночь освобожденных из плена поместим в церкви, молодежь — по хатам. А завтра ими займется армейский тыл.

— Согласен!

— Товарищ старший лейтенант, поезжайте к эшелону, подготовьте освобожденных к переходу в Серебрянку, но не тяните с этим на морозе. Мы подъедем к эшелону минут через пятнадцать. Поговорим с людьми и шагом марш!

— Есть! — Бакай отдает честь и уходит.

…У эшелона стоит колонна молодежи — шестнадцати-семнадцатилетние подростки. Напротив нее заканчивается построение побывавших в плену. Заросшие, в старых шинелях и пилотках, на ногах опорки. Вид измученный. У многих на головах и руках повязки. Но глаза веселые, ведь пришло освобождение.

Невдалеке большая толпа. Кажется, забыв о своих делах, сюда пришли люди со всего поселка. Сумрачны лица жителей. Смотрят то на пленных — нет ли своих, то на молодежь. Обмениваются мнениями. Впереди них, лицом к эшелону — наша разведрота. Мы останавливаемся возле разведчиков.

— Смирно! — несется над эшелоном.

— Вольно! — командует Грушецкий, а потом говорит: — Товарищи! Прежде всего хочется от души поздравить вас со счастливым освобождением из фашистской неволи. Такое, как случилось с вами, бывает не часто! Посмотрите друг на друга — наши дети и бойцы, оказавшиеся в плену, и вы поймете, что фашисты хотят уничтожить не только наше настоящее, но и наше будущее… Вероломно нарушив договор с нами, гитлеровцы воспользовались преимуществом внезапного нападения. Они дошли до Москвы. А сейчас их там бьют. И здесь, далеко от Москвы, их тоже бьют. Мы будем их бить до тех пор, пока не разобьем.

— Товарищи! — завершаю я разговор. — Сейчас мы направим вас в соседнее село. Здесь оставаться нельзя. Налетит вражеская авиация, и вы можете погибнуть…

— Товарищ, подполковник! — громко обращается ко мне кто-то из колонны бывших пленных. — Мы просим немедленно зачислить нас в армию! Будем драться с фашистами до последнего вздоха!

— Молодцы! Правильно! — раздались голоса из группы молодежи.

— Спасибо, сыночки! — сказала пожилая женщина.

— Хорошо, товарищи! — заверил я их. — Отдохните, а завтра вами займутся!

Невдалеке от меня стоят старые дружки Подкопай и Попов-Печор.

— Вот не хотел бы попасть в их положение, — говорит Подкопай, — и стыдно, и обидно…

— Смотри сколько их, — говорит Попов-Печор. — Наверное в окружение попали, а выйти не удалось…

Колонна проходит мимо жителей. Внимательно смотрят они на освобожденных из плена.

— Мама! — раздался чей-то голос.

Пожилая женщина инстинктивно бросилась вперед. В двигающейся колонне она увидела худенького паренька.

— Иди, Алеша! Иди, сынок! — И замахала прощально рукой.

Было холодно. По земле неслись снежные комья.

Завершался сорок первый год.

В январе 1942 года приказом народного комиссара обороны 87-я стрелковая дивизия за проявленный в боях с немецко-фашистскими захватчиками массовый героизм, дисциплину и организованность была преобразована в 13-ю гвардейскую. 96-й стрелковый полк, которым я командовал, стал 39-м гвардейским.

Примерно через месяц, в конце февраля, меня назначили командиром 190-й стрелковой дивизии, формировавшейся в Сталинграде. После девяти месяцев пребывания на фронте многое в тылу показалось мне непривычным. Вокруг тихо, нигде не стреляют, работают клубы, кино, театры. Жизнь идет своим чередом.

В Сталинград я прибыл в первых числах марта. День выдался ненастный. С Волги дул пронизывающий ветер. Фронт был еще далеко, и город, казалось, жил обычной жизнью. Но напряжение чувствовалось во всем — в длинных и молчаливых очередях, в суровом облике спешащих людей, в круглосуточной работе фабрик и заводов…

В то время личный состав воздушно-десантных войск носил лётную форму одежды. Когда мы вели бои под Киевом, немцы даже пустили слух о том, что в Красной Армии уже нет пехоты, а вместо нее воюют летчики. На фронте, за время после переформирования 6-й воздушно-десантной бригады в стрелковый полк, я так и не успел обзавестись общевойсковой формой. И командующий войсками округа генерал-лейтенант В. Ф. Герасименко встретил меня несколько удивленной репликой: «Летчик, а назначен командиром стрелковой дивизии». Недоразумение быстро рассеялось, когда я доложил генералу, что прибыл с должности командира 39-го гвардейского полка 13-й гвардейской стрелковой дивизии.

Расспросив о положении на фронте, в каких операциях довелось участвовать, командующий дал ряд указаний о комплектовании дивизии, которое только начиналось. Чувствовалось, что это не первоочередное формирование.

Дни тянулись медленно. После напряженной фронтовой жизни мне было не по себе. Неожиданно меня вторично вызвали в Москву и назначили командиром 25-й гвардейской стрелковой дивизии, формировавшейся в Калининской области.

…Вместе с комиссаром дивизии полковым комиссаром Е. В. Бобровым едем представиться и решить ряд служебных вопросов к секретарю Сонковского райкома партии и председателю райисполкома. Вторая половина дня. Апрельское солнце по-весеннему освещает одноэтажные деревянные дома, булыжную мостовую, длинные очереди людей у редких магазинов.

В небольшом, обставленном старой мебелью кабинете, худой и усталый секретарь райкома Дмитрий Антонович Скворцов. Рядом с ним коренастый брюнет, председатель райисполкома Александр Иванович Орнадский. Они встают и делают несколько шагов навстречу. Мы представляемся, потом усаживаемся. Я достаю папиросы и кладу их на стол. Дмитрий Антонович пододвигает пепельницу.