Андрей Дугинец - Стоход

Вечерело. Дед сидел на своем треногом стульчике, чинил корзинку. Мать варила бульбу на шестке. А Гриша плел постолы. В понедельник опять пасти коров, опять батрачить.

— Утром я видел учителя. Он просил, чтоб ты завтра пришел, — сказал дед Грише.

— А можно, я сейчас?

— Нет. Завтра к нему зайдут учителя из других сел. Он хочет, чтоб ты им поиграл на дудочке.

— Какой толк от той музыки? — вздохнула Оляна, садясь за кудель.

— Ты в музыке понимаешь столько, сколько я в поповской службе, — оборвал ее дед. — Вон твоя музыка, — кивнул он на кудель. — А я знаю, чего стоит добрая песня да еще в чужом краю.

И, повернувшись к Грише, дед тихо, только ему одному начал рассказывать:

— Шел я из Порт-Артура домой. И зазимовал у одного охотника… Охотником этот волчище только назывался. А сам пороху и не нюхал: на охоту ходили у него батраки, ну и меня засосал. Пристал и пристал: «Чего пойдешь на зиму глядя? Куда пойдешь?»

Я подумал, подумал и остался.

Повез как-то, уже совсем весной, в город Иркутский сдавать пушнину. Сдал. Все честь-честью. Деньги в платок, за пазуху и — айда, пока светло. Деньги ж хозяйские, кабы чего не случилось. Забежал на базар купить кусок хлеба: на ходу подкрепиться. Смотрю, народ собрался. Подхожу — слепой на бандуре играет и поет! Как он забрел с бандурой в этот край, не знаю. А только поет тихо и сумно, совсем как наши бандуристы на Украине. И слова мне знакомые с детства:

Заслушался я и забыл про все на свете. В очах туман. Сизый туман, что в марте над Припятью. И на старом човне сидит Лукия, твоя бабушка. Плывем мы с нею в церковь под венец…

А когда осмотрелся я кругом себя — никакой Припяти. За городом стоят горы, покрытые черным чужим лесом. Принес я хозяину деньги и тут же ушел… А пока шел, всю дорогу в ушах отзывалось:

Гриша застыл с недоплетенным постолом в руках и слушал не шелохнувшись.

— Так я и притюпал в Морочну… А не будь той музыки, может, и загинул бы на чужине.

Серое небо хмурится, тучи набухают и опускаются все ниже и ниже. В лесу тихо, тоскливо. Деревья к чему-то прислушиваются, чего-то покорно ждут. Только изредка пролопочет чуткая осина да тряхнет своими космами старая береза. А ни птичьего щебета в ветвях, ни звериного шороха в чащобе, ни всплеска рыбы в реке. Все притаилось, все ждет дождя.

Но Грише некогда ждать. Во что бы то ни стало надо наловить рыбы! Как заставить ее подняться со дна протоки и плыть вниз, туда, где впритык расставлены широко разинувшие пасти мордушки?

Коровы почти на одном месте жадно хватают высокую сочную отаву. На них только изредка нужно посматривать, чтобы не затеяли драки. Гриша в одежде и постолах бродил по протоке и, шуруя палкой в воде, гнал рыбу вниз. Наконец вытащил мордушку. Пусто. Видно, потому что стояла на самой середине. Бросился ко второй, стоявшей у глубокого, обросшего камышом берега. Эта оказалась тяжелее. Мордушка еще в воде, но руки уже чувствуют, что в ней бьется что-то большое и сильное. Сердце радостно замерло. Гриша с трудом вытащил мордушку из воды и увидел черную змеиную спину огромной щуки. Вокруг зубастого страшилища прыгала, серебрилась мелкая рыбешка. Сотрясая тесную лозовую клетку, щука ворочалась в ней тяжело, неуклюже.

«Полпуда! — мелькнуло в голове, и Гриша кинулся со своей добычей на берег. — Сразу три злота!»

Даже не посмотрев по сторонам, Гриша вынул затычку из хвоста мордушки, немного приподнял ее, и щука тяжело шлепнулась в траву. За нею серебристым ручейком посыпалась мелкота. Гриша поднял щуку.

— Эх ты! Полное брюхо рыбы! Жадность тебя и погубила, — упрекнул он щуку вслух.

В третьей мордушке оказалось с десяток довольно крупных подъязков. «Вот обрадуется Олеся!» — Гриша улыбнулся, глядя на полную торбу, и, побросав в речку прыгавшую по траве плотву, начал снова ставить мордушки.

По воде вдруг пробежала темно-серая рябь, и сразу хлынул крупный холодный дождь. Через лужайку, где паслись коровы, Гриша пробежал в лес, под ель, и только теперь заметил, как вымок и замерз. «Не было б лихорадки», — подумал он и начал прыгать, чтобы согреться. Но в мокрой одежде согреться трудно. Недолго думая, он снял штаны и рубашку, выжал и опять оделся. Однако теплее не стало, потому что дул холодный, пронизывающий ветер.

За сплошной стеной дождя речки не было видно. С трудом угадывались силуэты неподвижно стоящих коров. Гриша почувствовал, что его начинает лихорадить… Что делать? Спички остались в торбе. Наверное, отсырели. Да и не легко развести костер под таким ливнем… Хорошо, если Олеся переждет дождь, а если побежит и вымокнет до нитки? Здесь негде будет обогреться. Зубы стучали. По спине пробегали то холодные, то горячие мурашки. Потом вдруг показалось, что студеный дождь сменился горячим. Хлещет по спине и отогревает окоченевшее тело. Гриша прижался к мокрому стволу ели. Захотелось уснуть. Сложив руки на груди и дыша в кулаки, он старался сжаться в комочек, чтобы меньше занимать места под дождем. Уснуть, забыться, пока пройдет лихорадка… И вдруг ему показалось, что рядом стоит дедушка и говорит строго, внушительно:

— Не поддавайся беде! Не поддавайся!

Решительно выбежав из-под ели, Гриша помчался к торбе, оставленной возле протоки. Там у него была всего лишь одна спичка, которую он целое лето хранил про черный день. Не промокла ли? К счастью, спичка, завернутая в бересту, оказалась сухой. Вернувшись в лес, он надрал березовой коры, наломал сухих веток под большой елью, куда не доставал дождь, и, укрывшись от ветра за толстым стволом дуба, начал хлопотать над кучкой хвороста, как наседка над цыплятами. Бережно, стараясь унять дрожь в пальцах, подложил под ветку кору, достал свою спичку и маленький огрызок спичечного коробка. Наклонился еще ниже. Чиркнул. Рыжая, чуть пахнущая серой полоска осталась на черной грани коробка. Но спичка не загорелась. Чиркнул еще. Синий огонек вспыхнул, нерешительно пошипел и все-таки взвился желтым язычком. Тут же взялись огнем белые кудряшки бересты. Запахло березовой смолой, дымком, жизнью…

Решив, что одного тепла для Олеси будет мало, Гриша принес к костру свою торбу и начал чистить рыбу. В дедовском солдатском котелке, в котором из дому приносил кашу, он сварил двух окуньков и трех подъязков. Кроме воды и рыбы, у повара не было ничего, но запах ухи казался очень вкусным и соблазнительно щекотал в носу.

«Что ж она не идет? — думал Гриша, посматривая на запад, где серая пелена туч уже разорвалась и показалась голубая полоска неба. — Ждет, пока перестанет дождь?»