Андрей Дугинец - Стоход

— Дядя Антон, — Олеся соскочила с табуретки и подбежала к Антону. — А давайте и мы убежим в Советы.

Антон почесал в затылке и ответил, что раз уж в молодости не убежал, то теперь никуда не побежит.

— А почему теперь нельзя? Плохо видите? Я вас за руку поведу, — умоляла девушка.

— Нет, Олеся. Я уже пробовал. Не могу я покидать свою землю.

— Да где ж у вас та земля? Она ж панская.

— Э-э, не. Это только мы панские, а земля наша, мужицкая. Мы ж на ней работаем, а не паны.

Долго Антон раздумывал молча. Олеся кончила белить стены, подмела пол, и тогда только он добавил:

— Тут родились, тут и умрем…

В полночь Олеся ушла спать, а Антон, погасив лучину, сел в угол бриться. Он всегда брился в темноте и, конечно, без зеркала. Днем некогда было думать о красоте, а при лучине он все равно ничего не видел в зеркале. Так зачем зря переводить лучину? Впрочем, он почти все в своей комнате делал в темноте, на ощупь.

Антон уже вытирал бритву, как вдруг услышал быстро приближающийся конский топот. Подошел к двери, прислушался. Кто-то прискакал со стороны Морочны. Остановился возле двора и забарабанил в ворота. Антон вышел во двор и спросил, кто там и что случилось.

— Пан комендант еще тут? — спросил визгливый голос.

— Сдается, тут, — ответил Антон и спросил, кто это.

— Я Сюсько! Отворяй! Живо! Срочное дело до пана коменданта!

Антон впустил десятника во двор. А тем временем вышел хозяин. Сюсько что-то шепнул ему, и оба вошли в дом. Антона почему-то встревожило это событие, и он, подойдя к окну, закрытому ставней, прильнул ухом. Сюсько, захлебываясь и все повышая голос, рассказывал, что к попу пришла Хрыстя, вдова хуторянина Кривича, и на исповеди сказала, что у них скрывается учитель, бежавший недавно из тюрьмы. Пришла на исповедь и спрашивает: смертный или не смертный грех скрывать человека, которого разыскивает власть. Батюшка ответил ей, что грех это большой, но не смертный.

Комендант только крякнул, а управляющий громко рассмеялся и переспросил:

— Так, значит, не смертный? — и снова залился издевательским раскатистым смехом. Но вдруг смех оборвался, и Рындин серьезно, даже торжественно, сказал: — Не зря же, пан комендант, я говорю, что это джунгли. Край дикарей! Хе! «Не смертный ли грех прятать коммуниста!» Да я на месте коменданта полиции лежал бы да в потолок поплевывал — с таким народом революции здесь не будет еще тысячу лет…

— Сейчас важно другое, — заговорил комендант устало. — Когда вы, пан Сюсько, об этом узнали? Успеем что-нибудь сделать?

— Только час назад. Я сразу — на коня и по лесу! О!

Антон догадался, что сейчас будут говорить по телефону. Поднялся по чердачной лестнице. Оторвал телефонный провод, подведенный под крышу, и опять возвратился к окну.

— Черт знает, что такое! — сердился управляющий. — Станция не отвечает. Спят, сволочи! — и снова начал крутить телефонную ручку.

Антон пробрался к оконцу комнаты, в которой жила Олеся, потихоньку вызвал ее и спросил, знает ли она в Морочне кого-нибудь из хлопцев, кто умел бы держать язык за зубами. Узнав, зачем нужен такой хлопец, Олеся сразу же подумала о Грише. И хотя зимой тот не раз ее обижал, она все-таки назвала его имя Антону.

— Крэпкий хлопец? — спросил Антон, делая вид, что не знает Гришу. — Не побоится ночью плыть на лодке?

— Бронь боже! Он самый смелый по всей Морочне!

— Ну, то я запрягу и поеду.

— Бронь боже! На бричке нельзя, они услышат и догонят.

— А ты отпусти коня.

— Зачем же отпускать? Лучше на нем поехать!

— Алэ ж я верхом не можу, сама знаешь…

— Так я поеду!

— Ты? Дивчина верхом, ночью, по лесу? Не…

— Я не боюсь.

— Ну, то слушай… — и Антон шепотом рассказал, куда надо перевезти учителя.

Когда комендант, управляющий и Сюсько вышли из дому, то уже чуть слышно по лесу раздавался удаляющийся топот копыт.

— Конь сорвался! — закричал комендант.

— Шалава! Как привязывал! — Рындин влепил Сюсько оплеуху. — Своего коня я не дам тебе гнать ночью по лесу! Беги пешком.

Олеся, беспрерывно нахлестывая коня, скакала по дороге вдоль озера. Она боялась, что ее догонят на другом коне, и часто оглядывалась. Справа, окаймленное черной лентой леса, поблескивало озеро. Слева, как волчий глаз, горела над лесом только что взошедшая желтая луна. Деревья все ближе подступали к дороге, все выше поднимали свои кудрявые головы. И все же луна ухитрялась из-за каждого дерева хоть мельком глянуть на девушку, похожую в своей белой сорочке на привидение. Вдруг луна показалась Олесе круглой, улыбающейся рожей хозяина. Скалит зубы эта противная пухлая морда, катится по макушкам деревьев и не спускает с девушки глаз. Так же елейно улыбается, как хозяин. И так же, как у хозяина, не поймешь, что скрывается за этой улыбкой.

Но вот конь круто повернул в густой сосновый бор и сразу спрятал всадницу от зловещего желтого ока. Со всех сторон Олесю обхватили тьма и холод, словно ее окунули в воду.

Олеся выросла на сказках и поверьях о леших, ведьмах, русалках, о болотных огоньках, заводящих людей в трясину, и других не менее страшных обитателях своего края. Ночью она боялась выйти одна из дому. А вот пришлось в полночь скакать по глухому безлюдному бору. И ей казалось, что топот копыт несется во все стороны, как набат, и будит все нечистое, что притаилось в старом густом лесу. И все оно сбегается к дороге, окружает коня, садится верхом позади нее, хихикает, хрюкает и хохочет сумасшедшим, раскатистым смехом.

Промелькнула вторая поляна — как раз середина пути, а ничего не случилось. Может, и правду говорил когда-то дед Сибиряк, что никакой чертовщины нет, что самая страшная на земле чертовщина — это паны да Картуз-Береза. И только подумала она об этом, как прямо над ухом повеяло чем-то теплым. Хлестнуло в лицо, захохотало, захихикало, зашипело… Потом опять хлестнуло… «Да нет! Это не леший, это ветка сосны! — поняла Олеся. — А хохочет сова…» Еще крепче прижалась к шее коня, который тоже испуганно прядал большими чуткими ушами.

Последний поворот. Тьма сгустилась. Луны будто совсем не стало на небе. Конь скачет устало, часто спотыкается. Олеся уже не подгоняет его. Она замерла и почти лежит на мокрой, горячей гриве. А вокруг все темней, темней. Деревья над головой переплелись. И нет никакого неба — только шатер из густых черных ветвей. Не это ли путь на тот свет? И вдруг, словно в ответ ей, прямо поперек дороги сверкнула узкая стальная коса: а смерть ведь ходит с косой…

Но тут же неожиданно для самой Олеси из груди ее вырвался вздох облегчения: это речка, освещенная луной! Олеся изо всех сил натянула поводья, однако долго не могла остановить коня. Наконец он перешел на рысь и остановился в молодом березняке.