Андрей Дугинец - Стоход

Ребята вышли следом.

В черной болотной тьме ночи слышен был тяжелый топот полицаев, бежавших в другой конец барака.

— На крыше был? — спросил Левка напарника.

— Был. Да он, пожалуй, уже дома и притворился, что спит.

— Это ему не поможет. Идем!

Топот сапог затих. Но ребята стояли молча, не зная, что делать, чем помочь другу.

— Зачем его ищут? — спросила Вера.

— Кто-нибудь подслушал, — ответил Санько.

Проходя мимо угла барака, ребята вдруг услышали шорох. Над их головами, тяжело взмахнув крыльями, взлетел аист. А из гнезда его вылез Гриша. Дойдя до края стрехи, он ухватился за ветку вербы, спустился на землю и сунул Саньку книгу.

— Спрячь в лесу. Побегу домой, а то дедушку изобьют за меня.

— Что ты! — испуганно замахала Вера. — Убегай в лес, мы тебя спрячем и будем кормить.

— Нет! Дедушку убьют, теперь обязательно убьют.

— Чего им надо? — недоумевал Санько.

— Они знают все, о чем мы говорили за сараем! — ответил Гриша.

— Ну! Выдумаешь…

— Правда, ребята, — понизив голос, промолвил Гриша. — Я не сказал вам. Боялся, что не будете приходить… Помните, когда я камнем запустил в кусты за сараем? Так там была не собака, а человек.

— Человек? Откуда ты знаешь?

— Собака бы тявкнула, это раз. А потом… — тут Гриша, обняв друзей, притянул их к себе. — Утром я нашел следы человека… Он в этих кустах, видать, сидел не один раз. И знаете, кто это был? Тот самый, кто подсунул учителю запрещенные книжки!

— Выдумываешь! — отшатнулся Санько.

— Я видел следы того самого сапога, с закрученным гвоздиком на каблуке.

Теперь ребята стояли, тесно прижавшись друг к другу, и всем казалось, что у них бьется одно встревоженное и большое сердце.

Когда Гриша возвратился домой, там уже все было перевернуто вверх дном. Полицейские ковыряли даже потолок, тыкали штыками в земляной пол — все искали запрещенные книги. Комната была освещена желтым, тревожно мигающим светом лучины. Гриша вбежал и сразу попал в объятия матери, стоявшей у порога.

— За тобой пришли! — зарыдала она.

Собирал Гришу дедушка. Он велел переодеться в чистые штаны и рубашку, дал новые постолы и белые онучи. Дрожащими руками, мокрыми от своих и материнских слез, Гриша медленно одевался и не обращал внимания на покрикивания полицейских. Мать металась по комнате, ломая руки. Но дед крепился. И когда Гриша был готов, он попросил всех минутку посидеть, по старому обычаю. Дед сел против Гриши и молча смотрел на него. Потом, вытерев глаза полою рваного полотняного пиджака, встал.

— Крепко держись, внучек! — напутствовал он и, насупив брови, чтоб не заплакать, добавил сурово: — Такое теперь время: кто в тюрьме не бывал, тот и не человек!

— Помолись на дорогу, сыночек, — попросила мать. — Помолись, господь тебе поможет.

Гриша машинально перекрестился. Но, посмотрев на икону Христа, ведомого на казнь, невольно подумал: «Чем мне теперь поможет Христос, когда его самого бьют, как последнего батрака! Был бы он, как Спартак, — на коне да с тяжелым мечом!..»

Перед комендантом морочанской полиции Красовским лежало дело Григория Крука. По доносам комендант уже имел полное представление об арестованном. Конечно, это завзятый коммунист, хотя еще и совсем молодой. Да, а все-таки, сколько ж ему лет? Ответа на этот вопрос в доносах Сюсько не было.

— Введите! — распорядился Красовский и уткнулся в бумаги.

Полицейский ввел арестованного и, лихо щелкнув каблуками, вышел.

— Григорий Харитонович Крук? — не глядя на арестованного, спросил комендант.

— Бардзо проше пана коменданта — Гришка Крук. А еще дразнят Гришка Сибиряк, только это больше для смеху, — ответил Гриша весело и беззаботно, как учил его дедушка, приносивший утром еду и за два злотых купивший у полицая пять минут свободного разговора.

Красовский удивленно взглянул на болтливого арестанта. И вдруг встал, не веря своим глазам: увидел черноволосого щуплого подростка в полотняной рубашке и штанах, в постолах, одним словом, обыкновеннейшего пастушка.

Заметив, что комендант пристально смотрит на него, Гриша поплевал на руку и начал приглаживать волосы.

Красовский стоял, сбитый с толку. Где же тот заядлый пропагандист, который разжигал в слушателях бунтарские настроения?

После долгого молчания Красовский раскрыл дело и спросил, помогал ли Гриша деду копать канаву на панской земле.

— Бардзо проше пана коменданта, копал. Сначала днем, а после и вечером, и ночью, проше пана коменданта. Дела там много, за день не успеешь. Так я и ночи прихватил немножко, — ответил Гриша как можно многословнее и учтивее, точь-в-точь как учил его дедушка.

— Да ты, я вижу, разговорчивый, — заметил комендант и решил вести допрос ласково. — Куришь? Бери сигаретку.

— Не так чтоб очень разговорчивый, проше пана коменданта, — отвечая на первую часть вопроса, заторопился Гриша, — потому как в лесу там с кем поговоришь? Коровы, они ж, проше пана, ничего не смыслят. А с вами отчего же не поговорить… А насчет сигарет, так мы, проше бардзо, не курим. И дедушка и я не курим от роду, чтобы чего не подпалить.

— У тебя отца нету, что ли, что ты все о дедушке?

— Нету, проше пана.

— А где он?

— Погиб в Картуз-Березе.

— Погиб? Гм! Совсем как на поле битвы: погиб смертью храбрых… — вполголоса промычал Красовский.

Но Гриша услышал и живо подхватил:

— То так, бардзо проше пана коменданта, отец был храбрый!

— За что тебе учитель подарил гармошку? — неожиданно спросил комендант и рукой подозвал арестованного ближе к столу.

Гриша стал прямо возле стола и, глядя на прокуренные усы коменданта, отвечал:

— Гармошку? Да какая она там гармошка, пшепроше. Меха совсем порванные. Я их клеил, клеил. Мамка наварит бульбы, чтоб ел, а я из нее клей делаю, гармошку склеиваю. А что лады, так одна морока. Какая там гармошка, проше пана коменданта!

— А все же! За что он тебе ее дал?

— Так не он, это его пани. На, говорит, может, когда хоть сушняка мне за это из лесу принесешь, — ответил Гриша, сам удивляясь, как легко он сегодня врет.

— И что ж, носил ты сушняк?

— Да нет, проше пана, все некогда. Дрова ходил пилить… А сушняк…

— На какой срок дал тебе учитель «Спартака»?

Гриша от неожиданности даже рот открыл. Но тут же он вспомнил наставление дедушки: если не знаешь, что отвечать, повтори вопрос, а сам тем временем обдумай ответ.

— На какой срок дал учитель «Спартака»? Какого «Спартака», проше пана коменданта? — Гриша пожал плечами. — Спартак же тот умер давным-давно, как же учитель мог мне его дать?

— Ах вот как! Откуда ты знаешь, что Спартак умер?

— Откуда знаю, проше пана? Откуда ж знают старину? Из книги.

— Вот про эту книгу я и спрашиваю.