Александр Проханов - Столкновение

Чиано изменился в лице.

— Месси Кронго… Месси Кронго… Мы положили толстые… Мы не виноваты…

— С кем вы запрягали лошадь?

— С Мулельге и Ассоло… — Чиано испуганно крутил головой. Кронго слез с коляски, приоткрыл Альпаку губы. Удила покрытые пеной, были толстыми, как и полагалось. Но Альпаку с его чрезмерной нервностью нужно ставить удила особые. Так. Так. Но почему? Взрыв гнева прошел, и Кронго уже сам не понимал, почему он сердится.

— Чиано… И вы, Бланш… Эз-Зайад, Эль-Карр.

Кронго случайно увидел, что кто-то смотрит на него с трибун. Это был высокий мулат в светлом костюме.

— Видите, вы совершили ошибку. Удила толстые, но этого иногда бывает мало. Лошадь горячая, с очень строгим ртом, сюда нужно толстые и полые… Он привык к своим удилам.

— У всех лошадей удила висят в денниках. — Чиано взял под уздцы, — Удила Альпака мы не нашли…

— Хорошо.

Мулат чуть заметно показал рукой, и Кронго подошел поближе.

— Месье Кронго? Будьте любезны, пройдемте со мной. Не волнуйтесь, все в порядке, все хорошо. Пройдемте буквально на секунду.

— В конюшню! — Кронго двинулся вслед за мулатом. Мулат высокий, с красивым спокойным лицом, как-то странно оглядывался на него, мелко перебегая глазами с рук на лицо и снова на руки. У подъезда дирекции он посторонился, пропуская Кронго, и, хотя тот прекрасно знал путь к собственному кабинету, осторожно и мягко повел его под локоть по коридору. Это сначала обрадовало Кронго. Эти мелко бегающие глаза, эта рука, взявшая под локоть, должны выбить бессмысленность, которая пронизала все. У кабинета с дощечкой «М. Кронго» два молодых негра в таких же светлых костюмах низко поклонились. Чуть в стороне сидящий на стуле европеец держал между ногами блестящий черный предмет. Уже заглядывая в растворившуюся дверь, Кронго заставил себя подумать — что же это за черный предмет между коленями европейца?.. И европейца он уже где-то видел.

— Мы совершенно беззастенчиво… — Высокий пожилой африканец протягивал связку ключей в пухлой розовой руке. — Но все это ради близких скачек. Вы должны нас понять.

Черный блестящий предмет между коленями — автомат.

Так, так… Но почему?..

— Карионо, Сембен Карионо. — Африканец поглядывал на двух белых, сидящих у стола. Вышел и мягко взял руку Кронго в теплые ладони. — Партия не будет вмешиваться в ваши профессиональные дела. Хотя от себя скажу, что горжусь вашим ипподромом. Ваши лошади могут с честью представлять страну на дорожках любого континента.

Глаза Карионо упрашивали Кронго что-то сказать.

— Очень приятно. — Кронго попытался улыбнуться. Карионо обернулся к худому европейцу с пшеничными усами, который дружелюбно улыбался — не стоит обращать внимания на эту болтовню.

«Может быть, прошло», — подумал Кронго. Да, прошло. Совсем прошло. Ничего нет. Только не нужно думать о намеках, которые могли бы опять вернуть это.

— Моя фамилия Снейд, я бухгалтер. — Европеец тряхнул Кронго руку. — Попробуем с вами сработаться, так ведь? Деньги правительство будет платить вперед. Если хотите, вам мы можем выдать аванс твердой валютой или бонами. Я просмотрел номенклатуру, штат теперь почти укомплектован, но, если необходимо, ограничений для вас не будет. Только одна просьба — скорей назначить день первых скачек. Какие специальности будут просматриваться лично вами?

Охранник с автоматом безразлично курил, не глядя на Кронго. Нет, ничего не выходит. Пустота. Пустота во всем. Его ничто не интересует. Ничто.

— Жокеи. — Кронго помедлил. — Наездники. И конюхи.

— Отлично. — Снейд раскрыл номенклатуру. — А… ну вот, например, диктор-комментатор… Контролеры… Редактор программ… Как они?

Снейд покосился на Карионо. Не назвавший себя охранник осторожно стряхнул пепел. У него был крахмальный воротник, бакенбарды резко сменяла гладко выбритая розовая кожа, нос был, как груша, он расплывался наверху, у хмурых, близко поставленных серых глаз.

— Если господин директор не возражает, мы наберем сами… — Глаза Карионо застыли. — Согласно номенклатуре.

Так, так. Но почему? Кронго сказал:

— Меня интересуют только конюхи, наездники и жокеи.

— Вот и отлично. — Снейд открыл портфель и осторожно придвинул к Кронго две пачки. — Здесь пятьсот долларов. Здесь тысяча правительственных бон. Они принимаются во всех магазинах. Конечно, где есть лимит.

Он достал ведомость, встряхнул новый хрустящий лист. Кронго, машинально расписываясь, видел все, что уже много лет видел за окном кабинета, — финишную прямую, часть трибун, рабочий двор, вход в главную беговую конюшню. Снейд и Карионо, поклонившись, вышли.

— Меня зовут Лефевр. — Белый с бакенбардами протянул пачку сигарет. — Ах да, вы не курите… Я из сил безопасности. Шеф просил не докучать вам… Но не мне вам говорить, что сейчас происходит. — Лефевр постучал зажигалкой по столу. В дверь заглянул мулат, Лефевр кивнул ему, тот щелкнул пальцами и вошел уже вместе с неграми. Негры улыбались, лицо мулата было безучастным.

— Поль… Амаду… Гоарт… Кронго, если хотите, если хотите, вы не будете замечать их… Может быть, иногда, на трибунах… Повторяю, если хотите.

— Нет. — Кронго думал о том, как он приведет в исполнение то, что пришло ему в голову. Ведь это очень просто. Однако вместе с тем он прекрасно понял смысл слов Лефевра. Он предлагает охрану.

— Не хотите?

— Не только не хочу, но настаиваю, чтобы этого не было.

Теперь, когда Кронго решил, он почувствовал облегчение. Странно — ведь он и Лефевра мог использовать как повод для избавления. Ведь бессмысленность кажется ему страшней боли, потому что, когда есть боль, есть хотя бы желание избавиться от боли, а когда есть бессмысленность, нет ничего. Но теперь повод для избавления от бессмысленности не нужен, значит, не нужен и Лефевр.

— Хорошо. — Лефевр встал, ухмыльнулся. Негры и мулат исчезли. — До свидания. Как знаете.

Подождав, пока стихнут шаги, Кронго подошел к столу. Сначала возникла мысль сдвинуть пачки с долларами и бонами в ящик, даже протянулась рука. Но тут же она, проплавав немного над пачками, вернулась на место. Это ведь сейчас не имеет никакого значения. Кронго увидел медленно скачущую за окном лошадь — трехлетку. В жокее, неловко привставшем на стременах, узнал Амалию. Сидеть она не умеет. Но бессмысленно учить ее сидеть. Вот в чем дело. Так же бессмысленно то, что он хорошо умеет сидеть. Это не имеет никакого значения, ровно никакого. Может быть, имеет значение, что Альпак может обойти любую лошадь в Европе и Америке? Разве не имеет значения, что пять лет назад во время случки в Лалбасси беговая кобыла Актиния и скакун-гибрид Пейрак-Аппикс еще раз оплодотворили яйцеклетку? Нет, не имеет. Совершенно бессмысленно, что родился жеребенок с такими длинными пястями, какие редко случаются от смеси арабской и английской пород. Может быть, он, Кронго, зачем-то и нужен. Но он просто не понимает — зачем. Да, красота лошади, конечно, конечно. Удивительная красота тела, в котором нет ничего лишнего. Но зачем она нужна? Ну хотя бы почувствовать стыд, угнетающую, жгущую щеки горечь стыда за то, что он притащил все это сюда, в этот город. Бессмысленность этого, бессмысленность, постыдность. Но он не чувствует даже стыда, все спокойно внутри. Красота линий. Каких линий? А в самом деле, зачем стыд? Что такое стыд?