Николай Далекий - Танки на мосту!

Он остро посмотрел мне в глаза, не ответил.

— Обыскали?

— Мундир успел сбросить и перебрался в нашу форму. Документов, карты нет. Нашли еще вот что... —доложил маленький боец и подал командиру какие-то листки.

«Откуда взялись эти листки?» — продолжал я недоумении.. При мне не было накаких бумаг, я проверил все карманы в брюках и мундире. Старший лейтенант посмотрел на один листок, развернул другой, стал читать, Согни глазами по строчкам. Богатырь в «чалме» нагнулся над его плечом, также стараясь прочесть то, что было написано на листке.

— Товарищ старший лейтенант, в коляске полно крови и финка валяется... — сказал танкист в синем комбинезоне с черным шлемом у пояса. Я и не заметил, когда он подошел.

— Зарезал кого-то, сволочь, — немедленно отозвался маленький боец.

Артиллерист оторвал глаза от листка, мельком взглянул на окровавленный нож.

— Товарищ старший... — торопливо начал я, но он не дал мне говорить.

— Где взяли фотографию и письмо?

— Какую фотографию?

Он стиснул зубы так, что под выбритыми щеками взбугрились мускулы, и повернул ко мне листики. Да, это были фотография и письмо, написанное крупным ученическим почерком. На фотографии стояли в ряд женщина с ребенком на руках, девочка и мальчик, с торжественной окаменелостью глядевшие в объектив аппарата. Судя по одежде, это была крестьянская семья.

За моей спиной сгрудились бойцы. Они тоже рассматривали фотографию, я слышал их дыхание.

— Первый раз вижу, — недоуменно пожал я плечами, —товарищ старший лейтенант, я требую, чтобы вы немедленно отвели меня к старшему командиру. Я везу срочное донесение. Дорога каждая минута.

Артиллерист снова уколол меня своим взглядом и начал читать письмо вслух. Оно начиналось словами: «Дорогой наш папаня Федор Алексеевич. Пишет вам ваша старшая дочь Светлана...» Девочка сообщала отцу, что все живы и здоровы, мама работает на ферме, а она учится, перешла в четвертый класс, помогает матери по хозяйству, нянчит младшую сестренку. В конце шли приветы и пожелания храбро сражаться с фашистами и вернуться домой целехоньким. Откуда взялось это письмо? Уж не подсунул ли маленький боец свое?

— Где нашли письмо? — спросил старший лейтенант.

— У него. В кармане гимнастерки.

«Усатый боец, наш раненый... — пронеслось у меня в голове. — Удружил... Ну, как объяснить им? Не могу же я все рассказать первому попавшемуся лейтенанту».

— Что я говорил? — торжествовал маленький, — Убил нашего, забрал у него гимнастерку. Диверсант, какой-нибудь немец из Поволжья.

На этот раз слова маленького, злого бойца попали, кажется, на благоприятную, подготовленную почву. Его версия начала казаться убедительной. На меня бросали гневные взгляды.

— Да, диверсант! — крикнул я, поворачиваясь к своему недоброжелателю. (Он все-таки завел меня, и я теперь его ненавидел).

Слово «диверсант» я произнес не без гордости — ведь меня готовили для разведки и диверсий в тылу гитлеровцев. Мысль о том, что я совершаю опасную и, возможно, непоправимую ошибку, пришла мне с опозданием на какую-то долю секунды, когда злосчастное слово уже сорвалось с языка.

— Советский.... — торопливо добавил я.

Эта существенная поправка, кажется, не произвела желательного впечатления, лица бойцов становились все более хмурыми, злобными. Для них слово «диверсант» означало только одно — враг. Даже старший лейтенант утратил свою прежнюю невозмутимость и уже не скрывал своего предубеждения ко мне.

— Ты знаешь: не бреши! — убежденно произнес танкист. — Советских диверсантов не бывает. У нас такой гадости не водится.

Точно в душу плюнул. Меня оскорбляли понапрасну, как самого последнего мерзавца. И кто — свои, наши, самые дорогие мне люди. Вот оно — неудачное, не вовремя сказанное слово. Даже дыхание перехватило:

— Ребята, понимаете... Что вы слова испугались! Есть у нас диверсанты, поверьте. Наши подпольщики, партизаны совершают диверсии. Ведь если враг... Мы должны его же оружием... — поспешно и сбивчиво начал объяснять я.

Но чем горячей оправдывался я, тем сумрачней и недоверчивей становились лица бойцов и командира. Неужели придется выкладывать всё?.. Я не имел права это делать. Да и поверят ли они, если я расскажу, что случилось со мной этой ночью? Я уже сам начинал не верить...

— Вася, что он говорит? Он — диверсант? — спросил вдруг богатырь в чалме, выходя вперед и заглядывая и лицо командиру.

Я уже давно заметил странное поведение этого молчаливого бойца — он все время вертел головой, внимательно вглядываясь в лица товарищей, точно стараясь по движению их губ понять, что они говорят. Теперь он смотрел на губы старшего лейтенанта.

— Погоди, Володька... — отстранил его рукой старший лейтенант и торопливо поднял к глазам висевший на груди бинокль.

С запада, оттуда, где были гитлеровцы, донеслась усиленная стрельба. Все, как по команде, повернулись в ту сторону и застыли, напряженно прислушиваясь. Старший лейтенант опустил бинокль.

— Все, кроме Володьки и Петренко, по своим местам!

Бойцы, пригибаясь, побежали от нас. Тут я понял то, о чем мне следовало бы догадаться раньше, — старший лейтенант единственный командир на этом участке первой линии обороны.

— Товарищ старший лейтенант, немедленно отправьте меня к мосту! — закричал я со злостью. — Немедленно! Иначе...

— Что — иначе? Буду я возиться с такими... Петренко, отвести и расстрелять.

— Выслушайте меня! Вы должны...

Старший лейтенант смотрел на меня, стиснув зубы. Петренко, тот самый боец, что помогал мне тащить мотоцикл, снял с шеи автомат и легонько толкнул меня в плечо.

— Старший лейтенант! — вскрикнул я не своим голосом. — Вы что, обалдели? Я требую, чтобы вы немедленно доставили меня к старшему командиру. Слышите? Вы совершаете преступление. Вы...

— Петренко, выполняйте приказ.

Я смотрел на его усталое, осунувшееся, суровое лицо, и мне показалось, что он тверд в своем решении, что все слова, какие я произнес и смогу еще произнести, не разубедят его.

— Что вы делаете? —тихо произнес я, чувствуя, как бледнею. — Там — мост... Если расстреляете — его захватят немцы.

Он молчал. Петренко снова тронул меня за плечо, приглашая отойти в сторонку.

Впервые в жизни я испытал настоящий страх. Он был вызван мыслью, что, преодолев самые трудные препятствия, находясь у своих, почти у цели, я могу погибнуть так чудовищно нелепо и бездарно, погибнуть и погубить тех, кого должен был спасти. Нет, этого не могло произойти, в это я не мог поверить. Какая-то фальшивинка была в возникшей, трагической для меня ситуации, тут что-то было не так... Я вдруг почувствовал на своих губах улыбку.

— Нет, заявил я насмешливо. — Н-нет, товарищ старший лейтенант, так дело не пойдет! Если вы решили расстрелять советского разведчика, везущего важное донесение, то стреляйте сами, своей рукой. Да, да! Я с места не сойду. Вот так... Пожалуйста!