Николай Далекий - Танки на мосту!

Я стоял, едва держась на ногах, и не в силах произнести ни слова, кивал, мотал головой, давая понять саперам, чтобы они не верили «капитану».

— Ш-што?! — изумился гитлеровец, бледнея и переходя на громкий шепот. — Вы доверяете фашистскому диверсанту больше, чем мне? Там, на той стороне, тысячи наших... Вы хотите погубить их, бросить в лапы фашистам?

— Прошу удалиться! — закричал командир саперов, отступая шаг назад. Лицо его было красным от прилива крови. — Немедленно! Иначе вынужден буду применить оружие. — Оглядываясь на своих, он приказал: — Занять места, приготовиться к взрыву!

— Стой!! — гневно и властно махнул рукой «сверхчеловек».

В то же мгновение «старший сержант» нагнулся и двумя ударами кинжала перерезал провода. Саперы застыли, не веря своим глазам.

— Родину прродаете? — едва сдерживая бешенство, выкрикнул «капитан». Рысьи глаза его сверкали неподдельным негодованием. — Смотрите! Там женщины, дети. — Он выбросил в сторону моста руку с растопыренной пятерней.

Это был обусловленный знак, приказ к нападению. Волкодавы бросились на саперов, молниеносно сбили их с ног, смяли, обезоружили, свалили в воронку.

— Что ты делаешь, капитан? — Володька с открытым ртом, расширенными глазами, обеими руками схватил гитлеровца за грудь, рванул к себе так, что гимнастерка затрещала и лопнула у карманов. Он бы смял его в своих лапах, если бы не подоспел «старший сержант»... Гитлеровец всадил кинжал Володьке в спину, под левую лопатку. Глухой богатырь изумленно оглянулся и рухнул на землю мне под ноги.

— Родину продавать?.. — повторил «капитан» непонимающе, белыми от ярости глазами рассматривая оборванный, повисший как нелепый фартук широкий лоскут своей коверкотовой гимнастерки. — Я покажу! Я доложу генералу...

Он все еще играл, играл по инерции, не мог выйти из созданного им образа капитана Павлова, все еще боялся открыть свое настоящее лицо. Ему нужно было оттянуть начало боя до предела. Он уже заметил, что на бугре появилось какое-то, только что прибывшее подразделение, поспешно занимающее оборону, и не хотел терять своих людей понапрасну. Это ведь тоже льстило его самолюбию — чистая работа, без потерь в личном составе.

Вдруг его бешеные глаза остановились на мне, и он заорал:

— Ложись, гад! Лицом вниз, руки за спину. Советский разведчик... Кого обмануть захотел, ублюдок!

«Капитан» толкнул меня в плечо и, когда я валился на землю, увидел бегущую к нам Зульфию.

— Товарищ капитан! — закричала она еще издали. — У меня готово, обе машины заполнены ранеными. Где шоферы? Прикажите шоферам... — Тут голос ее умолк. Я услышал шаги и удивленный возглас: — Товарищ капитан... Ой! Что тут? Что случилось?

Зульфия увидела мертвого Володьку... Последние, полные тревоги слова девушки раздались близко, почти надо мной. Я приподнял голову и увидел покрытые пылью сапоги и тонкие ноги в грязных чулках. Один чулок был разорван ниже колена, и на смуглой коже виднелась большая запекшаяся ссадина.

— Товарищ капитан, что с ним? Кто его убил?

— Небольшое осложнение, прекрасная Зульфия... — услышал я язвительно-любезный голос «сверхчеловека». — Тебе придется подождать. Ложись отдыхай...

— Как?.. У меня раненые...

— Ложись! — гаркнул гитлеровец. — Слышишь? Лицом к земле, руки за спину! Фронтовая потаскушка, полукровка, дохлятина... — Он мстил ей за то, что она, «полукровка», нравилась ему, арийцу, за то, что она была умнее его, за «справку о расовой благонадежности»... — Шевельнешься — пристрелю!

Теперь гитлеровцы уже не таились, начали говорить по-немецки. «Их бы следовало прикончить, господин обер-лейтенант», — сказал «старший сержант». «Рано... — ответил «капитан». — Русских прибавилось. Я не хочу терять ни одного человека». — «Можно без стрельбы. Секундное цело»... — не отставал «старший сержант». «Хорошо бы взять их в плен и представить оберсту. — возразил «Павлов». — Впрочем, опасно... Хватит девчонки и этого... Слушать приказ! Возле саперов остаются три автоматчика. Как только начнется бой — расстрелять. Этого, что ехал с нами, не трогать. Ни в коем случае! И девчонку... Оба мне нужны. Пулеметчикам приготовиться и вести огонь. Цели. Номер один — станковый пулемет русских у моста. Дальнейшее при отсутствии приказа — по личному усмотрению. Ефрейтор Кристман. Номер два — противотанковая пушка, три пальца вправо от грузовика. Дальнейшее по усмотрению. Рядовой Литих. Номер три — бронебойщики у шоссе. Видите, роют окопы? Дальнейшее по усмотрению. Рядовой Типпельскрих...

Я лежал на земле. Побежденный? Нет, нет! Я еще был жив, значит, должен был бороться и имел право на надежду. И в голове моей мелькнула строчка из лермонтовского стихотворения: «...безмолвно он лежит, во прахе и крови скользят его колена...», — я тотчас же погасил се. Нет, я еще не побежден!

Понимая полную бессмысленность поисков и анализа допущенных мною ошибок, я все-таки лихорадочно перебирал в памяти всё, что случилось со мной с тех пор, как появился Макс и произнес пароль. Ошибок было две. Я не догадался проверить, есть ли что в карманах гимнастерки усатого бойца. Вторая — нужно было не выбрасывать из коляски тело «приятеля», а везти его к своим. Увидев убитого гитлеровского танкиста, бойцы и старший лейтенант на передовой сразу же поверили бы мне и, не задерживая, отправили бы в тыл.

«Какая злая ирония судьбы, — казнил я себя, — от меня зависело, уцелеют или погибнут тысячи, а может быть, десятки тысяч наших людей, а я не сумел спасти их, потому что был потрясен смертью врага, одного-единственного врага, павшего от моей руки. В то же время человек, которого я спас, стал, сам того не желая и не ведая, одной из причин моего поражения».

Не знаю, долго ли продолжалось это самобичевание, невыразимая мука — миг, четыре минуты, вечность. По главному каналу в моей голове шли другие мысли. Я знал, что «капитан Павлов» не даст мне умереть до поры до времени. Только живой я представлял для него ценность, мертвый же не стоил ничего. Он ведь догадался, что я не один, что существует еще кто-то, какой-то более опытный и опасный для них советский разведчик, пользующийся полным доверием у гитлеровцев. Ему нужен был Макс...

Но Макса он не получит... И меня тоже. Когда у разведчика нет иного выхода, он имеет право на смерть. Сейчас я имел это право. Я готов был умереть, чтобы спасти моего бесстрашного Макса, хотя и не знал точно, кто он по роду — немец или русский. Он был нашим, коммунистом! Но дешево отдавать свою жизнь я не собирался, мне хотелось прихватить с собой «капитана Павлова». Я даже согласен был лежать с ним в одной могиле. Если не победа, так все-таки ничья. У меня не было оружия. Но оружие было у моих врагов. Все дальнейшее зависело от моей силы и ловкости. И от удачи! Но ведь должна же наконец прийти ко мне удача! Когда завяжется бой, я вскочу на ноги, выбью у какого-то гитлеровца из рук автомат или пулемет и срежу «капитана Павлова». Может быть, и еще кому-нибудь достанется... Это не беспочвенная фантазия, а реальная возможность. Ведь подымится суматоха, они растеряются. Но на этот раз у меня будет преимущество внезапного нападения. Вот так, Михаил, такая смерть будет почетной, и никто не осудит тебя.