Владимир Осинин - Полк прорыва

Штабники организовали лыжную прогулку. Собирались поехать многие, и Шорников очень жалел, что никого не застал на вокзале.

На путях стояла электричка. Может быть, они задержатся там, у платформы Зеленоградской?

Людей набилось в электричку столько, что ему еле удалось втиснуться в тамбур.

Окна запотели, все проплывало неясно, будто в молоке. Придерживая рукой лыжи, он стоял у самой двери и читал «Огонек».

Рядом были какие-то девушки, пытались запеть, но у них никак не получалось. Тогда они начали поддевать Шорникова:

— Одинокий дяденька, не слепите глаза! Что вы уставились в журнал? Хотя бы осмотрелись! Далеко ли едете?

Он улыбнулся:

— А вы куда?

— Сами не знаем!

«Так ехать можно только в юности!»

— Давайте с нами, а то мы без вожака — как гуси.

Какое-то время он даже колебался: не поехать ли ему с этой компанией? Но они неожиданно высыпали из вагона на первой же остановке после Пушкино, забыв о нем.

На Зеленоградской тоже многие сошли: одни направились сразу вправо, в березняк, другие, без лыж, с сумками, — влево. Он постоял, осмотрелся — никого. Значит, ушли его штабники, плетутся уже где-нибудь в полях по лыжне за Праховым.

— Послушай, молодой-интересный, — потянул его кто-то за рукав свитера. — Испытай свое счастье, покажи руку.

Цыганка, совсем юная, почти девочка, согнулась под тяжестью ребенка на руках.

— Помоги цыганенку.

Он дал ей монету:

— А гадать не обязательно.

— Не веришь — не надо. Мне просто хотелось тебе сказать, что-нибудь приятное. Как сохнет по тебе одна красавица! — и в ее глазах засверкали лукавые искорки.

Цыганенок прятал лицо в пуховый платок матери, а одним глазом все время посматривал на Шорникова.

— Подержи-ка ребенка, я его лучше укутаю, — сказала цыганка и передала Шорникову своего цыганенка. — Не урони. Своих детей приходилось на руках держать?

— Приходилось.

— Счастливый папаша!

«Знала бы ты, какой счастливый! Как там дочка с дедом? Когда же все это кончится? Выехали бы сейчас вместе. Ничего так не хочется, как услышать звонкий голос дочери».

Подошла электричка — тоже из Москвы. И когда туристы-лыжники разбрелись, на перроне осталась одна девушка в голубом спортивном костюме и белой шапочке. Она подняла руку и крикнула Шорникову:

— Алло!

Он сорвал с головы шапку и помахал ей.

— Я же говорила, — улыбнулась цыганка, принимая от него ребенка. — Верно, очень интересная!

Елена подошла к ним, стала рассматривать цыганенка и приговаривать:

— У-у, какой глазастый! Прелесть.

Цыганка заторопилась своей дорогой.

— А где же наши? — спросила Елена.

— Не знаю, я тоже только что приехал.

— Ничего, пойдем по лыжне, где-нибудь отыщем.

Они закрепили лыжи и вышли на опушку леса. Впереди была поляна, вся в проложенных лыжниками полосах.

— Хотите, я вам покажу, как надо спускаться с горы? — сказала Елена, оттолкнулась и понеслась вниз, взлетая на невидимых ухабах и пропадая где-то за буграми, потом снова появляясь. У самого оврага развернулась, будто расписалась.

В котловане было по-весеннему тепло. Как где-нибудь в южных горах. Солнце ударяло в бугор, отражалось и текло навстречу своим лучам, получалось что-то вроде солнечной изморози. Словно на пружинах, подпрыгивали ветки деревьев — ссыпался иней.

Лыжи легко скользили по нетронутому снегу, было тихо-тихо. В сосняке лежали голубые тени. Казалось, они источали свой свет. Голоса гулко отдавались.

— Давайте покричим, может быть, наши отзовутся, — сказала Елена. — Только нет, не отзовутся. Я не верю, что они приехали.

— Жалеть не будем!

— Нет, не будем! Странно немножко, правда?

— Правда.

— Наверное, есть бог на земле! Так бы мы с вами никогда не оказались вместе. — И засмеялась. — Если хотите знать, это я вымолила! Каюсь! — Она смотрела на него, и он видел, что глаза у нее никогда не были такими восторженными.

Он очень долго рассматривал эти ее глаза, до предела наполненные радостью.

Если он не поцелует ее сейчас, она посчитает, что он ее не любит. И ничем уже после не разубедишь.

— Упадем! — стукала она его по плечу рукой в перчатке.

В сторонке цепочкой, друг за другом, пробегали лыжники. Кто-то крикнул:

— Эй, вы! Не знаете разве, что на морозе нельзя целоваться?

— Это почему же? — засмеялась Елена.

— Губы потрескаются! — ответила одна из девушек.

Дышалось легко, лыжи сами катились: чуть оттолкнешься — и бегут, бегут. И они шли и шли, пока не оказались у обрыва. Глубоко внизу бежал ручей, над ним поднимался и тут же исчезал дымок. Отсюда видна была деревня, припорошенная снегом, будто уснувшая. Ни одной человеческой души на улице.

Они пошли вдоль ручья, оказались на другой стороне деревни и были удивлены, что здесь столько людей. Катание с горы на санках! Смех и визг. На огромные санки садятся сразу человек семь-восемь, а потом еще кто-то наваливается сверху на головы всем, и, набирая разгон, полетели. Почему-то каждый раз санки переворачивались — толпа ревела.

Елена сняла лыжи и потянула за собой Шорникова:

— Поехали!

На ухабе санки подбросило, и она вылетела из них далеко в сторону. А Шорников оказался в общей куче в месиве рассыпчатого снега.

— Эх вы, мужики! Править не умеете! — отряхиваясь, кричала Елена.

— А зачем нам править? Так лучше — куда вывезет. Может быть, ты покажешь?

— И покажу! Только дайте вожжи.

— Может, тебе локаторные устройства еще потребуются?

Стемнело. Подул ветер, быстро подмораживало.

Устали, но все равно приятно было ехать по темному лесу, пробегать по искрящимся полянам. Тишина кругом, и только слышны шаги: «жих-жих!» Хотелось пить.

— Ничего, в электричке мороженого съедим, — сказала Елена.

На станции у кассы висело объявление: «По техническим причинам поезда до утра отменяются». Елена бросила на Шорникова вопросительный взгляд:

— А может быть, они все же пойдут?

— Не пойдут! — раздалось из окошечка.

Они стояли, не зная, что делать. Елена поеживалась от холода, свитер на ее спине заледенел.

— А что, если мы пойдем на лыжах до станции Пушкино? — сказала она.

— Как раз к утру там будете!

— Автобусы тоже не ходят?

— Какие вам еще автобусы! — и окошечко захлопнулось.

Лампочка на фонаре то погасала, то загоралась. Скрипучая надломленная береза стонала, и казалось, что бетонные плахи под ногами тоже покачивались.

— Не удивляйтесь, если я сейчас разревусь! — сказала Елена.

Из глубины березовой рощи показалась девушка. Отворачиваясь от встречного ветра, она боком пробивалась по тропинке. В меховой серой шапке, спортивных брюках, заправленных в сапожки. Нейлоновая куртка, видимо, хотя и была непродуваема, но и не согревала.