Владимир Осинин - Полк прорыва

Только Елена взяла в руки кусочки сахара, как обезьянка тут же спикировала к пей на плечо. Елена погладила ее по мордочке, дружба была налажена. И теперь обезьянка так резвилась, что Мамонтов опасался — разобьет люстру или оконное стекло. Посыпались какие-то вазочки и статуэтки со шкафа.

— Чи-Ки! Хватит.

Обезьянка притихла.

— А вы слышали сегодняшнее сообщение? — сказал Мамонтов. — Китайцы взорвали атомную бомбу.

— Господи! — вздохнула Елена. — Что же это будет? Ну для чего она им? Когда они…

Американцы взрывают ядерные заряды под землей, у самого сердца планеты. Что-то придумали и французы. Немцы на Рейне не могут угомониться. Какой-то незримый фронт открыт. Против всех и всего на земле. И вода, и воздух, и земля — все будет отравлено. Безнаказанно! Война против человечества уже началась, хотя и молчат межконтинентальные ракеты. Теперь эти китайцы со своей бомбой. В какую сторону ветры понесут их радиоактивную пыль?

— Что ты загрустил, Николай Иванович? — сказал Мамонтов. — Солдату не положено впадать в уныние.

— Но положено думать.

— Это верно. Нынче людям некогда подумать. И присмотреться, что вокруг происходит.

— И вы говорите об этом спокойно?! — перебила его Елена.

— Об этом и надо говорить спокойно. Времена истерии позади. Только разум…

— А я уже думала: «Спасение утопающих — дело рук самих утопающих». Извините. Может быть, не будем о войне.

— Не будем. Сейчас я покажу вам что-то любопытное, — сказал Мамонтов. — Путешествуя по Японии, я сделал много снимков. Удивляет не только природа, но и стиль японских городов. — Он положил перед ними альбом в голубой папке.

Взглянув на первую же фотографию, они так и остались сидеть молча, склонив головы. Среди дымящихся руин брела лошадь — спускалась с гор. Кругом ни травинки, ни цветка. Только трупы… На глазах у лошади слезы. Она, видимо, паслась в горах, когда свершилась та, самая страшная трагедия в мире. Трагедия Хиросимы.

— Но это не фантазия художника, — сказал Мамонтов. — В Хиросиме поставлен памятник этой лошади.

На следующей фотографии американские солдаты позируют у памятника. Такие веселые!

— Это они на отдыхе после операций во Вьетнаме, — пояснил Сергей Афанасьевич. — Был я и во Вьетнаме. Когда отправлялся на передовую, где-то в пути нам встретилась вьетнамская девушка. Она что-то мне тревожно сказала на своем языке. Мои спутники перевели: «Идите героем, если вы погибнете, свободный Вьетнам не забудет вас».

Елена достала платок и стала вытирать слезы.

— Ну вот! — сказал Мамонтов. — Этого я никак не ожидал.

Елена опять посмотрела на фотографию с памятником лошади.

— Я ведь искусствовед, Сергей Афанасьевич. И всякое глумление над прекрасным…

— Вы не расстраивайтесь, пожалуйста, сейчас я вам принесу воды.

Когда Елена успокоилась, Мамонтов стал читать им свои записки, сделанные по дорогам Японии и Вьетнама. Написано было проникновенно. Боль и удивление, отклик живого сердца.

Они поздравили его с успехом, Сергей Афанасьевич был растроган, он давно мечтал написать что-нибудь стоящее.

— К сожалению, это очень поздняя книга! — сказал он. — Но лучше поздно, чем никогда.

Близилась полночь, и они все втроем вышли на улицу. Большая оранжевая луна висела над городом. Она напоминала огромное раскаленное ядро, которое от прикосновения какой-то звезды в любую минуту может взорваться. И тогда рухнут небоскребы, завалив проезды на улицах, а на площадях зазияют трещины, как ущелья.

А Шорников представил далекие чужие острова в тумане, треск цикад в тишине и какой-то тяжелый стон моря. Вечный стон. Как эхо того бедствия. И предостережение нового.

Елена толкнула его плечом:

— Дорогой человек, не забывайте, что вы идете с дамой.

— Простите.

— А мне чего-то страшно, а чего — и сама не знаю. Прежде я как-то не задумывалась над ценой своей жизни, а теперь начинаю понимать, что это такое! Но боюсь больше не за себя, за вас. И за то, что дни, которые могли быть счастливыми, утекут неприметно. Бездарно! А скоро, наверное, мы и вообще редко будем видеться. Я перейду наконец на работу по своей специальности.

— Поздравляю!

— Не знаю, следует ли меня поздравлять… Неужели вы нисколько не скучаете обо мне?

Он взял ее за руки и ответил не сразу:

— Больше чем скучаю.

Почти каждый вечер Елена и Шорников уходили с работы вместе. Бродили по набережной, по бульварам, усыпанным пожелтевшей листвой. Как-то зашли в ресторан «Бега». Свободных мест было много, но на всех столах окурки и пустые бутылки, куски хлеба. Оркестр молчал — трубы смиренно лежали на стульях.

Елена поморщилась:

— Не нравится мне здесь. Давайте уж лучше возьмем бутылку шампанского и поедем ко мне. Вы еще не были у меня на новой квартире.

Она жила теперь в кооперативном доме — типичной «коробочке». В старой квартире поселилась сестра, которая вернулась с семьей из-за границы.

На лифте поднялись на девятый этаж, вошли в небольшой коридорчик.

— Говорите тихо, а то разбудим соседей, — предупредила Елена.

Она открыла дверь, взяла у него фуражку, повесила на вешалку и, не зажигая света, включила телевизор. Заканчивался иностранный фильм. Ловили крупных жуликов-фальшивовалютчиков. Среди них была женщина — обаятельная, с тонкой душой. Ее сумели втянуть в свою компанию мошенники. И вот — у нее миллионы, но она несчастна… Большая спальня, широкая кровать. Полуобнаженная женщина разговаривает по телефону. Долго не соглашается, потом загадочно и с трагическим видом отвечает: «Что ж, приезжайте!» И вот она и молодцеватые парни топчут ногами деньги — новые, сделанные ими купюры. «Танец змеи», — подумал Шорников.

Елена переключила телевизор на другую программу. Замелькали кадры о пограничниках. Заснеженный остров на Амуре. Солдаты в белых полушубках настороженно вглядываются в даль…

Елена вспомнила, что с Шорниковым недавно вели разговор о каком-то новом назначении.

— Коля, неужели вы правда уедете?

— Пока ничего не ясно. Как я понял, это был предварительный разговор.

— Не утешайте меня. — Она пододвинулась к нему ближе, рассматривая его лицо, провела ладонью по вискам. — Мне бы не хотелось расставаться.

Но что он может сделать? Военный есть военный. Да и вообще трудно сказать, что с ним завтра будет. А пока они вместе.

Со слезами на глазах она целовала его и шептала малосвязные слова. Пусть даже они оба и пожалеют потом, но сейчас имеют же они тоже право хоть на какое-то счастье!

А на экране телевизора солдаты-пограничники в белых полушубках. Комментатор говорит что-то тревожное. Елена повернула маховичок — белое яблочко погасло.

Утром Шорников открыл глаза, и сначала ему показалось, что он находится в салоне какого-то огромного корабля, — тихо и очень солнечно. В квартире уже все было убрано, на кухне кипел чайник, а Елена стояла возле умывальника и чистила зубы. Он видел в зеркале ее отражение: пышные, упавшие на плечи локоны, большие озорные глаза.