Владимир Осинин - Полк прорыва

Никто не захмелел, только капитан Климов куражится:

— А помните, когда мы брали…

— Энскую высоту, — подсказывает кто-то.

— Города! Вся планета на нас смотрела.

— Верно, гвардии капитан! Верно, но все же лучше помолчите, — сказал замполит.

— А почему я должен молчать?

— Хотя бы потому, что я вас прошу.

— Понятно, товарищ гвардии майор. — Но сам не прекращает говорить, вспоминает последнюю разведку боем.

Я останавливаю его:

— Тихо. Глотюк хочет что-то сказать.

— Подумаешь, Глотюк. Я сам себе Глотюк! Я ротой командую. А могу…

Глотюк смотрит на него, как на ребенка:

— Батальоном можешь?

— Могу и батальоном. И буду командовать! Вот истинный крест! — крестится он и смеется. — Рота — справа, рота — слева… Углом вперед. И в дамках!

Все хохочут. Глотюк добреет. А замполиту не нравятся эти штучки Климова, он ворчит:

— Не перебродивший, как иной квас.

Климов сделал вид, что не слышал слов замполита, но сразу нахмурился, замолчал.

Командиру полка принесли какую-то телеграмму, он прочитал ее и передал начальнику штаба:

— Огласи.

Все устремили взгляд на Глотюка. Он не спеша встал, выждал, когда установится тишина, и тише обычного сказал:

— Дорогие товарищи, получен приказ о награждении наших танкистов.

— Ура!

— Кто громче всех кричал?

— Климов!

— Гвардии капитан Климов, подойдите ко мне.

Климов поднимается с брезента и идет демонстративно, почти строевым шагом, твердой походкой.

— Поздравляю вас с орденом…

Все хлопают. Глотюк зачитывает телеграмму, просит Климова взять кружку, они чокаются и выпивают, потом обнимаются. На счастливом лице Климова слезы. Он вытирает их белоснежным платком, который у него каким-то чудом еще сохранился.

Под аплодисменты были зачитаны и фамилии других награжденных. Глотюка начинают качать.

— Знаете, лешие, кто вам наградные пишет! — громко смеется Глотюк. — У меня в обиде не будете. Но трусов не люблю! Обожаю танковые войска!

Уже поздно вечером, к шапочному разбору, принесли еще одну телеграмму — приказ командующего фронтом. Первой в списке награжденных стояла фамилия майора Глотюка.

— А я и не верил уже! — сказал он, застеснявшись.

Чем больше я думаю о Васе Кувшинове, тем с большим уважением начинаю относиться к его загадочной должности. Самой неприметной. Глотюк в чем-то прав. Орденов здесь высоких не получишь: не ты, а другие ходят в атаку, решают успех боя. Но не за ордена же мы воюем! Если бы Вася Кувшинов не был примером для остальных, он бы не вызвался идти добровольно к нашим окруженным танкам.

А ведь он похоронен без единого ордена. У него не было даже медали.

Посмотрим, что скажет об этом начальник штаба. Я только еще не знаю, просить мне или требовать. Просить — это даже немножко унизительно. Опять начнет: «Нет субординации».

— Товарищ гвардии майор, почему до сих пор не награжден комсорг Кувшинов?

— Я должен отчитываться? Да? — Он отложил в сторону папку с какими-то бумагами и почесал бровь над прищуренным глазом. — Ну и умеешь же ты подвернуться под руку не вовремя. Положение на нашем участке фронта было тогда очень сложное. Наступление приостановилось — никого не награждали… Это, пожалуй, хорошо, что ты напомнил. Надо бы ему подготовить представление на орден Отечественной войны. Можно будет потом награду переслать матери.

— Спасибо, товарищ гвардии майор.

— Для комсомола всегда рад послужить верой и правдой.

Я застал ее в раздумье. Не знаешь, как подступиться, будто ее подменили.

— Что с вами?

— Ничего особенного.

— Но почему у вас такое плохое настроение?

— Может же быть оно у меня и плохим.

— Может.

Безразлично смотрит на зеленоватый глазок, который все время мигает. Полк боевых действий не ведет, но рация включена на всякий случай — для связи с корпусом. Вдруг поступят срочные распоряжения.

— Вы на меня обижаетесь? — спросил я.

— Нет, за что?

— За то, что я пришел без приглашения? Не ждали?

— Не ждала.

Еще одно такое слово, и я уйду. Но почему-то опускаюсь на скамейку, сижу молча, смотрю себе под ноги.

— Почему вы не приходили? — спрашивает она.

— Был в ротах.

— Только поэтому?

— А почему же еще?

— Мне показалось, была другая причина. Я ведь ждала вас. Особенно на праздник. Неужели у вас в тот вечер ни разу в сердце не кольнуло?

— Я просто не посмел.

— Я так и подумала. — Она склонила голову мне на грудь и тяжело вздохнула. — К тому же опять плохой сон видела. Будто мама моя шла мне навстречу вся в черном… Говорят, почти весь Ленинград вымер. Она у меня одна-единственная. Я против ее воли пошла радисткой. Думала, в тыл к противнику забросят, буду какое-нибудь важное задание выполнять, а оказалась в танковом полку. Целыми сутками сижу тут в машине.

— Но разве этого мало?

— Может, меня не взяли разведчицей только потому, что с первых дней войны отец числится в списках без вести пропавших.

— Он кем был у вас?

— Старшим политруком.

Неожиданно кто-то открыл дверь и стал подниматься по ступенькам лесенки.

— Хозяйка дома? Принимайте гостей.

Прибыл Климов. С ним лейтенант Шевчик, сонливо склоняет голову набок, как бык.

— Вам кого нужно, товарищ гвардии капитан? — остановила Климова рукой Марина.

— Вас, дорогая. Только вас. — Он еще не видит, что я сижу здесь.

Марина уже в наушниках, старается показать, что она занята, на дежурстве.

Шевчик толкает Климова, тот оборачивается и замечает меня:

— О, да мы, оказывается, запоздали! Тут уже комсомол занимается воспитательной работой.

Я вышел, надеясь, что и Климов выйдет, но он остался. Поджидаю его у машины, на крыле которой сидел Шевчик.

Высокая полная луна сияла над лесом, по всему небу яркая россыпь звезд. Дымы солдатских костров повисали над верхушками деревьев. В той стороне, где проходила линия фронта, рассеянное зарево. Вспыхивают ракеты. Поднимаются и гаснут, будто их кто-то задувает.

Слышно, как разговаривают Марина и Климов.

— Разве вы не знаете, что в машину с рацией нельзя заходить посторонним?

— Всё мы знаем, Мариночка. Поэтому и предлагаем прогуляться. Где ваша подружка? Пусть подежурит. Скажите, что я просил.

— Уходите!

— Не надо так категорически.

— Что же делать, если вы не понимаете русского языка.

— Все ясно. Ухожу.

Мы втроем направились к дороге.

— Тебя тоже выдворили? — спрашивает Климов.

— Тоже.

— Ничего, еще не все потеряно. — Он посмотрел на свои танковые часы со светящимся циферблатом. — Можно навестить госпиталь. Хорошим шагом два часа туда, два обратно.

— А зачем?

Он рассмеялся:

— К девочкам, старина! К девочкам.