Ури Орлев - Беги, мальчик, беги

Молодой гестаповец часто наезжал в гости к хозяйке. Если он встречал Юрека во дворе, то обычно подзывал, сажал в коляску мотоцикла и приказывал присмотреть за своей собакой.

— Можно мне поиграть с ней? — как-то спросил Юрек по-немецки.

— Ты знаешь немецкий? — удивился офицер.

— Только чуть-чуть, — сказал Юрек.

— Я забыл, у тебя ведь была когда-то собака. Да, ты можешь бросить ей палку, и она принесет ее тебе обратно. Только поплюй на нее перед тем, как бросить, а когда собака принесет ее тебе, скажи ей: «Хороший пес!» Ты можешь сказать это по-немецки?

Юрек сказал:

— Айн гутер хунд.

— Прекрасно.

Юрек очень скучал по Азору.

А потом пришла беда. Наступил сезон молотьбы. Большое хозяйство господина Германа было высокомеханизированным. Молотили зерно с помощью барабана с деревянными зубьями, а этот барабан приводился в движение приводным ремнем, надетым на большое колесо, которое крутила пара лошадей, ходивших по кругу. Зубья били по зернам, отделяя семена от оболочки, и чистое зерно лилось из молотилки непрерывным золотым потоком.

Юреку дали длинный кнут и поручили водить лошадей по кругу. Он очень гордился своей должностью. Уже после первого дня работы он почти не нуждался в кнуте, но для пущей важности время от времени хлестал им в воздухе, и щелчки кнута раздавались точно громкие выстрелы. День за днем, долгие часы он ходил по кругу, утрамбованному в земле, а в перерывах вешал на головы лошадей мешки с овсом, чтобы они поели, а сам присоединялся к рабочим перекусить. За день до конца молотьбы, незадолго до обеденного перерыва, он внезапно услышал за собой какие-то непонятные, предостерегающие крики. Юрек не понял, что ему кричали. Он испугался, неудачно взмахнул рукой, кнут, который он держал в руке, попал в зубчатые колеса, и его втянуло внутрь машины вместе с рукой. Все это заняло считаные секунды. Юрек вдруг почувствовал нестерпимую боль.

— Остановите лошадей! — крикнули сверху.

Кто-то спрыгнул с молотилки и схватил лошадей. Юреку помогли вытащить руку из зубчатых колес. Он видел все, как в тумане. Он еще успел втянуть раздробленную руку в рукав, но тут же свернулся колобком, упал на землю и потерял сознание. Время от времени он приходил в себя от боли и пытался понять, где он и что с ним делают. Он видел, что фрау Герман сидит возле него в несущейся по дороге коляске. Она старалась держать его раздробленную руку так, чтобы он не чувствовал толчков. Потом его глаза опять залило темнотой. Иногда какая-то голубизна проникала в эту темноту, и тогда ему казалось, что он видит легкие облака, подвешенные в небе. А потом снова проваливался во мглу.

Юрека привезли в больницу в Новы-Двур — маленький городок на правом берегу Вислы. Пани Герман пошла в контору уплатить за госпитализацию и вернулась, когда он уже лежал на операционном столе. Вошел молодой врач. Он осмотрел руку, посмотрел на Юрека и сказал:

— Этого я оперировать не буду.

— Почему?! — воскликнула потрясенная фрау Герман.

— Потому что он еврей.

— Он не еврей! — закричала пани Герман. — Я получила его из гестапо, и я отвечаю за него. Вы должны немедленно его оперировать.

— Он еврей, — настаивал врач.

— Ты не знаешь, что говоришь! — крикнула она. — Я уплатила за него сто пятьдесят семь марок и двадцать пять пфеннигов.

Она подняла скандал, кричала и плакала, а затем пригрозила врачу, что обратится в гестапо, если с мальчиком что-нибудь случится, и ни с чем уехала домой.

Врач настоял на своем. Он велел вывезти Юрека из операционной и положить на носилки, а носилки поставить где-нибудь в коридоре.

Юрек лежал в полусознательном состоянии. В те минуты, когда он приходил в себя, ему казалось, что он словно отделен от своего тела, отделен от боли. Потом он снова соединялся со своими телом и болью, и тогда сознание опять покидало его. Он открывал глаза, но не мог понять, где находится. Его губы что-то шептали, но голоса не было слышно.

Наутро в больницу пришел доктор Журавский, пожилой хирург. Он обнаружил Юрека в коридоре и воскликнул:

— Что вы сделали?! Ведь руку можно было спасти!

Юрека внесли в операционную и усыпили. Но к этому времени раненую руку уже поразила гангрена, и доктор Журавский вынужден был ампутировать ее выше локтя. Когда Юрек очнулся от наркоза и попытался поднять руку, чтобы протереть глаза, перед ним поднялся только короткий обрубок, перевязанный бинтами. Он понял, что потерял правую руку, и залился слезами. Хуже всего было то, что, стоило ему закрыть глаза, рука его снова становилась прежней, от плеча до кончиков пальцев. Он даже чувствовал кнутовище в своей ладони. Только вот этой ладони у него уже не было.

В первые дни он почти все время плакал. Сестры жалели его, кормили и умывали, потому что он сам ничего не мог сделать левой рукой. На него надели длинную больничную рубаху, и он часами стоял на коленях возле своей кровати и молился, чтобы рука вернулась. Утром, когда он просыпался и пробовал встать, он иногда падал обратно, потому что все еще пытался опереться на отсутствующую руку. И каждый раз, когда Юрек пробовал сделать что-нибудь так, как привык, он чувствовал острую боль из-за безвозвратной потери.

Однажды утром он проснулся от того, что над ним склонилась монахиня в белом наряде медсестры. Она назвала его по имени:

— Вставай, Юрек. Садись. Я пришла тебе помочь.

Она повела его в душевую и показала, как можно мыть правую руку и лицо одной левой. Потом научила креститься и держать ложку левой рукой.

С тех пор сестра-монахиня навещала его ежедневно.

— Вот увидишь, ты сможешь почти все делать одной левой рукой, — обещала она.

— Вы уверены, пани? — недоверчиво спрашивал Юрек.

— Я уверена. Это только дело времени и большого терпения.

И постепенно в его сердце зажглась слабая искра надежды.

На вторую неделю пребывания в больнице Юрек вышел побродить по коридорам. Он прошел по другим отделениям, увидел людей, которые улыбались ему, и какое-то время спустя тоже стал отвечать им улыбкой.

Два раза в неделю приезжал кто-нибудь с фермы фрау Герман и привозил Юреку передачу с едой. В корзинке были всякие вкусности — крутые яйца, мясо, пироги. Два или три раза она приезжала сама, но никогда не находила его в кровати. Юрек подружился с несколькими больными, а большинство других уже знали его и всякий раз, когда он приходил, учили уму-разуму. Один пожилой больной научил его играть в шашки, и Юрек часто сидел у него на кровати и играл с ним. Обнаружив его там, фрау Герман засмеялась.

Но однажды, проходя мимо родильного отделения, он заглянул туда и увидел знакомую женщину. Он подумал минуту и вспомнил ту пару крестьян, которые посадили его на свою телегу и доставили прямиком в гестапо. Женщина тоже увидела его и зашепталась с соседками. С того дня отношение больных к нему изменилось. Некоторые отводили глаза, когда он проходил мимо. А очередная корзинка с едой, которую ему принесли, исчезла из его палаты раньше, чем он успел ее открыть.