Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 15. Разгром

Вдруг их разбудил выстрел. Была еще глубокая ночь, часа три. Все вскочили. Тревога передавалась от солдата к солдату; решили, что неприятель атакует. А это просто выстрелил Лубе; он не спал и решил пойти в дубовую рощу, где, наверно, водятся кролики: то-то будет праздник, когда на рассвете он принесет товарищам парочку кроликов. Но, подыскивая место для засады, он услышал шаги приближающихся людей, хруст валежника, голоса; он испугался, решил, что это пруссаки, и выстрелил.

Жан с Морисом и другими солдатами уже подходили к нему, как вдруг раздался хриплый голос:

— Да не стреляйте, черт подери!

На опушке леса показался высокий худой человек, заросший бородой. На нем была серая куртка, перетянутая в талии красным кушаком; за плечом висело ружье. Он тут же объяснил, что он — француз, вольный стрелок, сержант, что он пришел с двумя стрелками своего отряда из лесов Дьеле и хочет сообщить важные сведения генералу.

— Эй, Кабас! Дюка! — обернувшись, крикнул он. — Эй вы, бездельники! Идите-ка сюда!

Они, очевидно, боялись, но все-таки подошли: Дюка — бледный, приземистый человек с редкими волосами; Кабас — рослый, сухой, смуглый, с длинным носом и резким профилем.

Морис с удивлением, пристально поглядел на сержанта и вдруг спросил:

— Скажите, вы не Гийом Самбюк из Ремильи?

После некоторого колебания бородач не без смущения ответил утвердительно; Морис слегка попятился. Самбюк был известен как отъявленный негодяй, вполне достойный своей семьи, которая плохо кончила: отцу-дровосеку, пьянице, перерезали в лесу горло; мать и дочь, нищенки и воровки, исчезли и очутились впоследствии в каком-то доме терпимости. А сам Гийом был браконьером и контрабандистом; из этого волчьего выводка вырос честным только один Проспер, африканский стрелок, который, прежде чем пойти в солдаты, стал батраком из ненависти к лесу.

— Я видел вашего брата в Реймсе и в Вузье, — сказал Морис. — Он здоров!

Самбюк ничего не ответил. И чтобы покончить с разговорами, сказал:

— Ведите меня к генералу! Скажите ему, что вольные стрелки из леса Дьеле хотят сообщить ему важное известие.

Возвращаясь в лагерь, Морис думал об этих отрядах вольных стрелков; на них раньше возлагались большие надежды, а теперь уже повсюду они вызывали жалобы. Они должны были устраивать засады, подстерегать врага за плетнями, тревожить его, убивать часовых, держать в своей власти леса и не выпускать оттуда ни одного пруссака. А на деле они стали бичом французских крестьян: плохо их защищали и опустошали нивы. Из ненависти к настоящей военной службе все опустившиеся люди поспешили вступить в их ряды, радуясь, что могут избежать дисциплины, рыскать в лесах, как бандиты, спать и пьянствовать где попало. В некоторые отряды были завербованы отчаянные люди.

— Эй, Кабас! Эй, Дюка! — повторял Самбюк, оборачиваясь на каждом шагу. — Идите же сюда, бездельники!

Морис чувствовал, что эти два человека тоже страшны. Кабас, худой верзила, родился в Тулоне, служил когда-то лакеем в Марселе, оказался в Седане посредником по продаже провансальских продуктов и чуть не угодил в тюрьму по обвинению в краже, которая, впрочем, осталась нерасследованной. Дюка, маленький толстяк, бывший судебный пристав в Бленвиле, был вынужден продать эту должность после грязных похождений с маленькими девочками и снова чуть не попал под суд за такие же мерзости в Рокуре, где служил счетоводом на фабрике. Он пересыпал свою речь латинскими цитатами, а Кабас едва умел читать, но оба представляли собой подходящую пару, опасную пару подозрительных личностей.

Лагерь уже просыпался. Жан и Морис повели вольных стрелков к капитану Бодуэну, а капитан — к полковнику де Винейлю. Полковник стал их расспрашивать, но Самбюк, сознавая свое значение, хотел непременно поговорить с самим генералом. Генерал Бурген-Дефейль, остановившийся у священника деревни Ош, вышел на порог церковного дома, недовольный, что его разбудили среди ночи и что днем опять предстоит голод и усталость; поэтому он встретил приведенных людей сердито.

— Откуда они? Чего им надо? Так это вы, вольные стрелки? Небось тоже отбились, а-а?

— Господин генерал, — не оробев, ответил Самбюк, — мы с товарищами занимаем леса Дьеле…

— Где это, леса Дьеле?

Между Стенэй и Музоном, господин генерал.

— Стенэй? Музон? Не знаю! Как разобраться во всех этих названиях?

Полковник де Винейль смутился и осторожно вмешался в разговор, напоминая генералу, что Стенэй и Музон находятся на Маасе; что немцы заняли Стенэй и поэтому надо переправиться через реку северней, перейдя мост в Музоне.

— Значит, господин генерал, — прибавил Самбюк, — мы пришли уведомить вас, что в лесах Дьеле сейчас полным-полно пруссаков… Вчера, когда пятый корпус выходил из Буа-ле-Дам, завязалась перестрелка недалеко от Нуара…

— Как? Вчера сражались?

— Ну да, господин генерал, пятый корпус при отступлении сражался; сегодня ночью он должен быть в Бомоне… Наши товарищи отправились уведомить его о передвижении неприятеля, а мы решили сообщить обо всем вам, чтобы вы могли пойти на выручку пятому корпусу, ведь завтра утром ему придется иметь дело не меньше чем с шестьюдесятью тысячами немцев.

При этих словах генерал Бурген-Дефейль пожал плечами.

— Шестьдесят тысяч! Тьфу ты черт! Почему не сто тысяч?.. Да вы бредите, милый мой! От страха у вас двоится в глазах. Не может быть, чтобы так близко от нас стояло шестьдесят тысяч пруссаков, мы бы это знали.

Генерал заупрямился. Самбюк тщетно ссылался на свидетелей — Дюка и Кабаса.

— Мы видели пушки, — подтвердил провансалец. — Эти молодцы, наверно, спятили: отправиться с пушками наудачу по лесным дорогам, когда там увязаешь по колено в грязи после всех этих дождей!

— Кто-то указывает им путь, это уж верное дело, — объявил бывший судебный пристав.

Но генерал со дня выступления из Вузье больше не верил в соединение двух немецких армий, о котором, по его словам, ему прожужжали уши. Он даже не счел нужным отослать вольных стрелков к командующему 7-м корпусом, а они думали, что с ними говорит сам командующий. Если слушать всех крестьян, всех бродяг, которые приходят якобы с верными сообщениями, нельзя будет и шагу ступить: непременно попадешь в какую-нибудь чертовскую передрягу. Тем не менее генерал велел вольным стрелкам остаться и сопровождать колонну, раз они знают местность.

— Все-таки они хорошие ребята, — сказал Жан Морису, возвращаясь, чтобы сложить палатки, — ведь они прошли полями четыре мили, чтобы уведомить нас.

Морис согласился и решил, что они правы: он тоже хорошо знал местность и очень встревожился при мысли, что пруссаки находятся в лесах Дьеле и двигаются по направлению к Соммот и Бомон. Он сел, уже изнуренный, хотя в путь еще не двинулись; в желудке было пусто, сердце сжималось от тоски на заре нового дня, предчувствуя, что он будет ужасным.