Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

— Зайди, выпей стаканчик вина, — крикнула ему тётушка Мариэтт. — Так, без денег, отдашь после войны.

— Спасибо, — ответил Шамрай. — Мне некогда.

— Куда ты спешишь?

— Не прозевать бы победу.

— Она сама тебя найдёт. Зайди всё-таки.

Шамрай зашёл. В бистро тётушки Мариэтт сидели шахтёры. Робер Коше поднялся ему навстречу.

— Хорошо, что ты пришёл. Садись.

— У вас здесь собрание?

— Нет, просто думаем, как жить. Шахты закрыты, заводы разрушены. Мне что: одна голова — не бедна, а бедна — так одна. А у других семьи, дети. Кстати, скажи, мэрия тебе исправно выдаёт карточки и деньги? Жена твоя всё получает?

— Жена?.. Получает.

— Если что не так, сразу ко мне, — приказал Робер.

— Спасибо, спасибо за всё, — ответил Шамрай.

Настроение его резко улучшилось. Да, у него есть подруга, жена, признанная всеми людьми. Захотелось немедленно, сейчас же увидеть Жаклин, рассказать ей…

Он рванулся было с места, сделав несколько быстрых шагов, и чуть не упал от жгучей боли в суставах. Пришлось остановиться и долго стоять перед бистро.

Зимнее, скупое солнце поблёскивало над Терраном. На холмах кое-где виден снег. А в Арденнах продолжаются горячие бои, гитлеровцам достаточно было выставить здесь всего несколько дивизий, чтобы отбросить американцев и англичан почти на сотню километров. Черчилль просил Сталина как можно быстрее ударить с востока, чтобы спасти от разгрома отступающие войска союзников. Сквозь заснеженные леса и замёрзшие болота двинулись с Вислы на Одер советские танковые армии.

А над Терраном сейчас холодное ясное небо и синий ветер. Шамрай не раз видел такое и над Донбассом. Над высокими терриконами вздымался ясный купол неба, и синий ветер, ветер надежд и мечтаний, проносился над головой парня, предвещая дальние дороги, тревожные поиски и счастливые победы…

И здесь, на французской земле, к нему снова пришло ощущение синего ветра.

Всем: жизнью своей, счастьем — Роман обязан Жаклин. Только ей.

Он вышел на городскую площадь. В центре её — братская могила ещё без памятника. Когда-нибудь, возможно, поставят гранитную глыбу и вырубят на ней имена погибших героев. Сейчас их написали на картоне, спрятанном под стеклом в большой деревянной раме.

Медленно читал знакомые и незнакомые имена лейтенант Шамрай: «Кикоть, Лангрен, Колосов, Габриэль, Джапаридзе, Васькин, Шемье, Мунтян, Макенрот…» Немец? Да, немец, Шамрай знал его. А потом надпись: «…и ещё 137 героев обороны Террана, имена которых сейчас остаются неизвестными»…

Братская могила, и в ней много хороших друзей Романа Шамрая. Лежат рядом французы и русские, немцы и украинцы, рабочие Донбасса и шахтёры Франции — братья. Это не начало, а продолжение вечной дружбы, и разорвать её невозможно…

Шамраю нужно было идти, он и так застоялся. Нужно двигаться, учиться ходить, превозмогая боль.

Может, он ещё успеет… И нужно немедленно написать ещё одно, пожалуй уже десятое, письмо в посольство. Он бросает эти письма в ящик, как в бездонную пропасть. Ответа нет…

Жаклин встретила его улыбкой, приложила палец к губам: тише. Папа Морис наконец выписался из больницы. Очень слаб ещё. Спит. Доктор Брюньйон говорит — всё срослось отлично. Шахтёрский организм — могучий, выдержал. Шамрай разделся и лёг, всем сердцем почувствовав наслаждение покоя. Жаклин присела рядом.

— Мы скоро поедем в Париж, — сказал Шамрай.

— Почему же не отвечает посольство?

— Просто там, скорей всего, некому это сделать. Во Франции тысячи, если не десятки тысяч таких, как я, и все пишут письма и запросы.

— Может быть, конечно, и так. Что же будет дальше?

Жаклин сидела на постели, охватив руками колени, и смотрела куда-то далеко-далеко, сквозь стену, за Терран, за горы, будто хотела увидеть что-то своё, только ей известное и нужное.

— Дальше будет победа, и мы уедем в Донбасс…

— А отец?

— Возьмём и его.

— Нет. Он не поедет… Вот ты, Роман, смог бы остаться у нас навсегда?

— Я? — Роман испуганно вскинул глаза на Жаклин. — Что ты?! Там же я…

— Вот именно. И отец тоже. Для него Терран — его родина.

И Шамраю показалось, что Жаклин не договорила что-то, умолчала, чтобы не расстраивать его. Он понял это по её грусти, на той затаённой тоске, что заполняла глаза, сурова сжимала её губы в те минуты, когда она, думая, что он спит и не видит её, сидела, глубоко задумавшись, и вот так же, как сейчас, смотрела куда-то далеко-далеко, будто вглядывалась в свои мысли. О чём тогда думала Жаклин?

— Послушай, Жаклин, — Шамрай взял тонкие пальцы жены в свои руки, — после победы всё станет другим, ясным и возможным. И решить тогда всё будет намного проще, чем сейчас, сидя на кровати. — И подумал, что, пожалуй, самые большие испытания для него начнутся именно тогда. Сложные и невероятные были его пути… — А пока я лучше расскажу тебе о своём первом свидании с Парижем. Представляешь: я, беглый из лагеря, и в центре Парижа, на Елисейских полях. Удивительно, правда? Тогда меня подвёз замечательный парень, весёлый, молодой. Имени его я не узнал, лишь запомнил номер машины. Удивительный номер — 123–456. Понимаешь. Все цифры подряд, такой номер трудно не запомнить. Как ты считаешь, после победы его можно будет найти?

— Пожалуй, можно. Если он остался жив.

— А кузнеца Жерве?

— Это проще. О чём ты думаешь?

— О будущем.

Медленно тянулась трудная, голодная зима, последняя зима войны. Возле Террана наконец начали работать шахты.

— Скоро и я пойду на работу, — сказал как-то папа Морис. Постаревший, худой, он тосковал о. шахте.

— Тебе придётся немного подождать. Наш «Капуцын» начнёт работать только весной.

— Весна не за горами. — Подстриженные седые усики Дюрвиля воинственно топорщились. — Дождёмся!

Весна и в самом деле была не за горами. Жаклин Почувствовала её приближение с приходом первых тёплых дней, радостным пением зябликов, с весёлыми порывами шального ветра, а главное — с разительной переменой настроения Шамрая.

Из Парижа письмо всё-таки пришло. Длинный плотный синий конверт. Раскрыть его Шамрай не мог, так дрожали руки. Пришлось оторвать уголок зубами. На белом листке бумаги размашисто написанные слова:

«Очень рад, что ты объявился. Выздоровеешь — приезжай в Париж, в посольство. Обнимаю. Николай Монахов».

— Кто он? — спросила Жаклин после того, как взволнованный Роман перевёл ей содержание письма.

— Однокашник. Мы с ним вместе военное училище кончали. В понедельник мы едем в Париж. Теперь всё будет хорошо. Я уже здоров. Хватит. Больше ждать не могу.

Она взглянула в лицо мужа, поняла: изменить ничего нельзя, коротко вздохнула и согласилась.

— Хорошо, в понедельник мы едем в Париж.

Это было начало апреля. Американцы продвигались к Эльбе. Англичане стремились как можно быстрее занять Рур. Французы уже прошли через Люксембург. Черты близкой победы вырисовывались всё определённее и ярче. А где вы все были, когда мы истекали кровью под Сталинградом? А? Теперь все спешите протянуть руки к пирогу, чтобы отхватить себе кусок пожирнее… Нет, Шамрай не мог больше оставаться в Терране. Жаклин поняла это очень хорошо…