Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

— Не было бы этих людей, думали бы мы с тобой сейчас о светлом будущем, как же… — сурово проговорила Майола.

— Чёрт, и это правда, — Савчук словно споткнулся, поправил очки на коротком, в веснушках, носу, пятернёй пригладил длинные чёрные волосы, которым мог бы позавидовать не только простой поп, но даже знаменитый дьякон из Владимирского собора, и добавил: — Вот не было у бабы хлопот… Ты права, мы им обязаны всем нашим счастьем… Но всё-таки посоветуемся с педагогами…

— Для меня этот вопрос уже решён. Знаешь, Слава, на одну минуту представь себя на той короткой койке… только на одну минуту…

Савчук передёрнул плечами.

— Страшная вещь, — совсем тихо сказал он. — Ладно, думай и решай, только осторожно.

— Хорошо, — твёрдо сказала Майола. — Я решу. — Тряхнула своими тёмно-медными волнистыми волосами и вышла из комитета комсомола.

На дворе стояло горячее и душистое украинское лето, и весь огромный институт твёрдых сплавов сам казался чудесным бриллиантом в тёмно-зелёной оправе садов и парков.

Всё есть на этом свете: и вот такие светлые, солнечными лучами пронизанные институты, где человек вступает на высшую ступень своего бытия, и госпитали инвалидов, где он опускается до самого дна горя и страданий, будто возвращается в пекло войны.

После посещения комитета комсомола хорошее настроение не исчезло, а, наоборот, усилилось, как-то определилось.

И снова началась работа, умная, тонкая. Рядом сидят такие же молодые девушки, работают, изредка перебрасываясь словами. Это и есть современный рабочий класс. Поразительно, какие в нём произошли изменения за полстолетия. Раньше такую девушку с её образованием и мастерством считали бы чуть ли не инженером. Быстро меняются представления о человеке, его способностях и возможностях. То, что сегодня кажется чудесным, фантастически совершенным, лет через десяток может стать малоквалифицированной, «чёрной» работой. Но всё равно машина никогда не заменит поэта, композитора, какие бы программы ни задавались её электронной памяти, не сможет понять она и алмазную грань, не сумеет собрать вот такую, внешне простую коронку, в действительности представляющую собой настоящее произведение искусства.

Приятно сознавать, что у тебя умелые руки и в мастерство твоё настолько верят, что даже не контролируют. Майола подумала об этом и улыбнулась. А работу того токаря с авиазавода наверняка проверяет контролёр, да ещё и не один. Вот то-то… А впрочем, какое ей дело до этого парня, что она в нём нашла? Это он пусть о ней думает. Конечно, она не дурнушка. И лицо продолговатое, и глаза светло-карие, ребята на стадионе их частенько называют золотыми. А уж волосы… Ну, о волосах и говорить нечего, известно, что волосы — лучшее украшение девушки. Когда она идёт по улице, на неё засматриваются. И не потому, что у неё красивые ноги, просто многие знают Майолу в лицо. Ещё бы не знать известную спортсменку! На центральном стадионе имя её произносят с уважением. Вот так. И пусть не надеется этот «апостол Лука» на особое внимание к своей персоне. Найдутся поинтереснее ребята. Однако откуда она взяла, что он надеется? У него, наверное, и без неё забот полон рот. Тоже мне, красавица нашлась, Карманьола Саможук! А он и внимания-то не обратил на тебя. Встретились два человека и разошлись. Всего и дела-то. И не встретятся больше. У него своя дорога, у тебя — своя…

А почему же тогда мысли твои вьются вокруг этого парня? Или, может, не к парню, а к горю его устремляются они? Человек всегда живёт ожиданием счастья. И настоящее счастье приносит ему только работа. Да, именно работа. И если Майола на стадионе пробегает свою стометровку, как стрела, пущенная тугой тетивой, если показывает время, близкое к всесоюзному рекорду, то это не случай, а результат труда, напряжённого и порой тяжкого. Так она воспиталась, и к этому привыкла — любой, даже маленький успех достигается трудом и только трудом. Ну вот и конец смены. Помыть руки; повесить белоснежный халат в шкаф — и домой.

Майола вышла из высоких дверей подъезда и даже зажмурилась от восторга: таким красивым, сверкающим стёклами огромных окон, величественным и одновременно лёгким показался ей родной институт.

А на сердце почему-то всё-таки нет покоя. И весна, и солнце, и вроде бы всё хорошо, а беззаботной радости, как это было прежде, нет. И вновь в памяти встаёт этот Святошинский госпиталь. Кажется, ну какое ей дело до инвалидов, можно просто тряхнуть головой и отогнать неприятные мысли. Нет, не выйдет. Чувство такое, будто она виновата перед этими людьми.

Ну, ничего, Майола что-нибудь придумает, как помочь инвалидам. А сейчас домой, переодеться, немного отдохнуть и на стадион, сегодня день тренировки.

В большой коммунальной квартире Саможуки занимают две комнаты. Дом старый, потолки высокие, окна прорезаны в стенах метровой толщины, как бойницы в крепости, и потому в их квартире даже в золотой солнечный день всегда прозрачные сумерки. У Майолы нет своей комнаты, но в столовой отгороженный высокой пластмассовой ширмой её уголок: кровать, стол, а на стене вешалка. Кроме большого обеденного стола, в комнате почётное место занимает чертёжный столик — отец, инженер на «Арсенале», частенько берёт работу домой, подрабатывает вечерами.

— Есть хочешь? — спросила мать. Она ещё совсем молодая. Ей недавно исполнилось сорок лет.

— Конечно! Но немножко, сегодня тренировка.

— Тренировка, тренировка, тренировка, — повторила мать, и было непонятно, одобрительно или осуждающе относится она и к этому слову, и к спортивной славе своей дочери.

А слава, видно, и в самом деле была немалая. Вся стена в столовой увешана фотографиями мастера спорта Карманьолы Саможук. Вот она бежит, почти не касаясь земли острыми шипами спортивных туфель. Вот разрывает грудью тоненькую ленточку финиша, завоёвывая звание чемпионки олимпиады. Вот задорно улыбается со страницы спортивного журнала. Кажется, всё даётся ей легко, просто, и едва ли люди догадываются, какими суровым режимом и самодисциплиной достигается рекорд.

А посмотрели бы на Майолу, когда она с нечеловеческим усилием, черпая последние, где-то на самой глубине души спрятанные остатки сил, бросается к финишу, чтобы выиграть не десятую, а сотую долю секунды. Тогда лицо её искажено огромным напряжением. Вот такую фотографию хотела бы иметь у себя Майола Саможук. Не ослепительная улыбка, а именно эта гримаса последнего человеческого напряжения перед победой — подлинное лицо современного спорта.

— Замуж выйти не забудь! — частенько не то шутила, не то и вправду беспокоилась мать.

— Не забуду, — отвечала Майола. — Мне только двадцать.

— Оглянуться не успеешь, как тридцать стукнет.