Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

— Конечно. Моя жена. И брось переживать, вытирай станок и пошли на аэродром…

— Она тебя быстренько отучит командовать, — не удержался и съязвил Феропонт.

— Вот и отлично! — Лука счастливо улыбнулся.

О первом пробном полёте нового самолёта на заводе не объявляли. Через неделю будет торжественная церемония в присутствии высокого начальства, с речами и знамёнами, с приказом директора о поощрении лучших рабочих и инженеров. Сейчас намечался всего лишь пробный полёт, но слух о нём, расходясь концентрическими кругами, постепенно охватил все цеха, и йосле смены к аэродрому потянулись люди.

Лука и Феропонт несколько минут шли молча. Толпа, окружавшая их, становилась всё плотнее. Но Феропонт думал не о самолёте.

— А всё-таки ты молодец, — словно познав наконец какую-то очень спорную истину, объявил он.

— Это почему же? — Лука заинтересовался: подвигов за собой он не чувствовал.

— Да что Майолу на лету срезал. Вокруг неё столько женихов кружилось, а девчонки все тщеславны.

— Ты знаешь, мне показалось, она вышла за меня потому, что у неё не было выбора. Ни одного жениха около неё я не заметил, — вполне серьёзно сказал Лука.

— Просто влюбились друга в друга, как… как… — Он подыскивал сравнение, хотел сказать, как Ромео и Джульетта, но раздумал: получалось слишком банально и литературно. И промолчал.

— Желаю тебе так же влюбиться, — сказал Лука.

— Ну, знаешь, — Феропонт возмутился, — ещё не родилась такая девчонка, которая смогла бы меня охомутать…

— Нет, уже родилась. Ей сейчас лет десять, двенадцать. а может, и все четырнадцать… Смотри, вон он, наш красавец!

И в тот же миг Феропонт забыл и о Луке, и о Карманьоле, и о разбитой дружбе. Новый самолёт стоял в отдалении от выстроившихся в ряд старых ОК-24, но даже если бы он пристроился к ним, всё равно спутать, не заметить его было невозможно: казалось, именно под его крылом приоткрылась завеса времени и всем посчастливилось заглянуть в будущее.

На аэродром, конечно, никого не пускали, но вокруг собиралась толпа — молчаливые, взволнованно-торжественные люди. Это они сделали самолёт. Нет более гордого и значительного чувства, нежели сознание отлично выполненной работы.

Феропонт и сам не мог понять, откуда пришло к нему это ощущение всепокоряющей гордости. Казалось, от может сделать любую работу, всё ему по плечу: пассажирский самолёт — пожалуйста, вот он стоит перед вами. Космический корабль? И это можно. Хотел посмеяться над собой, над непривычной взволнованностью, и не смог. Крепко держат киль и стабилизаторы гайки, сработанные Лукой и Феропонтом, их руками. Феропонту хотелось крикнуть: «Люди, в этой машине есть и моя работа!» — но сдержался: каждый из его соседей, стоявших с ним плечом к плечу, мог сказать то же самое.

— Послушай, учитель, — Феропонт толкнул локтем Луку, — а если заточить резцы под острым углом, то канавки в наших гайках можно прорезать вдвое быстрее.

Лука посмотрел на своего ученика и согласно кивнул. На свет появился не только новый самолёт, но родилось нечто более значительное и важное… Ещё многое случится с Феропонтом, ещё будет он мудрствовать и оригинальничать, неизвестно, кем он станет: композитором, инженером или офицером, а может, и токарем высокой квалификации, — но человеком наверняка будет.

К самолёту подошли пилоты и исчезли за овальными дверцами, герметически плотно закрывшимися вслед за ними. В старых самолётах вертящиеся винты предупреждали о скором взлёте машины. Здесь же всё замерло, только медленно нарастал напряжённый гул могучих реактивных двигателей, и в какое-то мгновение самолёт неохотно, лениво двинулся с места, потом, быстро набирая скорость, сопровождаемую оглушительным рёвом турбин, стрелой вонзился в ясную синеву неба.

Люди стоят молча, не кричат «ура», не аплодируют, в этом сосредоточенном молчании — проявление наибольшей торжественности. Они ждут посадки самолёта, чтобы ещё раз взглянуть на свою осуществлённую мечту, попрощаться с нею и приняться за новую…

Он появился далеко-далеко, сначала как маленькая серебристая ласточка, потом, стремительно вырастая, приблизился, сопровождаемый оглушительным громом. Вот он над взлётно-посадочной полосой выпустил закрылки, коснулся твёрдыми шинами бетонной дорожки…

Семён Лихобор не согласился взять обложку журнала, заставив Луку вырубать из стены старый, изученный до мельчайшей чёрточки портрет Майолы.

— Между прочим, — ловко орудуя инструментом, сказал Лука, — это твоя невестка.

— Кто? — Старый Лихобор насторожился.

— Майола. Свадьба двадцать девятого мая. Раньше не получается — перегрузка во Дворце новобрачных.

— Значит, решился наконец? — Семён Лихобор торжествовал. — Давно бы так! А кто тебе говорил? Слушаться старших нужно! Понимаешь, как тебе теперь надо жить, чтобы быть достойным такой девушки…

— Может, именно так, как жил, — ответил Лука.

— Может, и так, — согласился отец и надолго замолчал, Любуясь, как умело сын орудует инструментами.

А когда инвалидов и их венда вынесли и погрузили в автобусы, чтобы ехать в новое здание, вдруг загорелись, вспыхнули, как свечи, старые бараки, которые совсем недавно гордо назывались корпусами. Кто их ушёл поджечь, не мог догадаться даже старший брандмейстер, приехавший к месту пожара во главе целой колонны красных, оглушительно ревущих машин.

Сначала он хотел дать команду распускать брандспойты и сбить пламя струями воды, потом махнул рукой.

— Эти гнилушки дешевле сжечь, чем разбирать. Здесь новый микрорайон будет, — сказал он. — Смотрите только, чтобы сосны не занялись…

Он проследил, пока бараки сгорели дотла, приказал залить пожарище, а потом сел в «Волгу» и помчался к себе по зелёной улице светофоров, сопровождаемый рёвом сирен и колонной ярко-красных мощных машин.

В новом доме инвалиды размещались шумно и весело, будто не только стены, а всё решительно менялось в их жизни. Семён Лихобор велел прибить в своей палате, такой светлой, что даже глазам больно, портрет Майолы и тогда сказал:

— Ну вот, теперь я дома.

В День Победы Майола привела свою пионерскую дружину, Валька Несвятой возглавлял колонну молодых рабочих, пришли ученики из соседних школ. Явился и Горегляд, и где-то в толпе поблёскивали стёкла очков директора авиазавода.

— Приверни, крепче приверни! — командовал старый Лихобор. — Смотри, этот орден ниже «Звезды» оказался и погоны перекосились. Зеркало мне дай…

— Что ты волнуешься, отец? — успокаивал сын.

— Оттого и волнуюсь, что мы должны выглядеть, как положено солдатам. Пояс на одну дырочку потуже затяни. Вот так. Хорошо. Теперь вези меня к людям.

Зал нового Дворца был выстроен своеобразно: против большого амфитеатра — сцена, тоже амфитеатром. На сцене и в зале — удобные кресла для инвалидов.