Борис Тагеев - Полуденные экспедиции: Наброски и очерки Ахал-Текинской экспедиции 1880-1881 гг.: Из воспоминаний раненого. Русские над Индией: Очерки и рассказы из боевой жизни на Памире

В самой Кале были устроены у стен подмостки, на которых помещались стрелки; таким образом, Кала представляла двухъярусную оборону, позиция была безусловно сильная, что и давало возможность, правда с риском, держать в ней очень малый гарнизон — человек 60–70, как это было во время нападения 28 декабря, в описываемый мной день.

Около одного из орудий, у самого бруствера, вырыта четырехугольная яма, очень напоминающая могилу: это квартира гардемарина М — ра, представляющая самое безопасное убежище; длину она имеет футов пять и в ширину фута четыре, глубиной около трех; на дне постлана кошма.

Рядом, прямо на земле, «живет» комендант — лейтенант Николай Николаевич Ш-н. Как начальник он свиреп безгранично, и случись родному отцу у него быть под командой — он и того бы за упущения «разнес» бы вдребезги; как человек и товарищ — превосходный.

Рядом с ним помещается вышеупомянутый поручик Берг, молодой офицер, храбрый до сумасшествия, которому особенное удовольствие доставляет постоянно служить мишенью текинцам; он всех уверяет, что пуля его тронуть не может, так как текинцы уже «продырявили» его один раз в неудачную экспедицию 1879 года: он тогда служил в ракетной сотне и участвовал в знаменитой атаке этой сотни, прорубившейся через массу текинцев и прикрывшей отступление.

В самой Кале стоит верх от кибитки, и там живут два пехотных офицера: штабс-капитан Юн-кий и прапорщик Ст — кин; первый командует ротой Самурского полка, второй у него субалтерном. Тут же помещается старик, лекарский помощник, эскулап, потерявший на охоте глаз, комичная, но храбрая личность. Вот вам и все интеллигентное общество правофланговой.

Часа четыре после обеда; текинцы изредка постреливают; наши солдатики кто отдыхает, кто чинит пришедшую в ветхость амуницию; человека четыре сидят и… заранее прошу извинения у моих читательниц, если таковые найдутся, и, сняв рубахи, занимаются уничтожением «нечисти», грызущей несчастных воинов напропалую.

— И откуда только они, проклятые, берутся? — удивляется солдатик артиллерист, чуть уже не полчаса сидящий без рубашки.

— Откуда? Известное дело, из грязи, — отвечает матросик, сидящий без сапог, один из которых у него в руках и подвергается починке.

— Ты думаешь, у их б-дий нет этой «нечести»? Я это давича был в лагере, так их б-дие господин Г — ков аж сжечь приказал рубаху, потому скрозь вся ими покрыта!

— А что, земляки, не заварить ли чаю? — предлагает подошедший комендор-матросик.

— А дрова-то у тебя есть?

— Да вот земляки, поди, щепочек от снарядных ящиков дадут, — обратился он к группе артиллеристов.

— Ишь брат ловкий тоже, у нас у самих мало, не знаем хватит ли до завтрева! Ах ты, пес тебя заешь, ишь как жаркнул. — Последнее замечание относилось к фальконетной пуле, с шумом шлепнувшейся в самый верх бруствера.

Жжии-шлеп! — еще одна взвизгнула и щелкнула в стенку.

Tax, тах, тах — затрещали ответные выстрелы в цепи.

— И чего это его под вечер кажинный день палить заставляет? — говорит матрос, вколачивая камнем гвоздь в подошву починяемого сапога.

— А это потому, братец мой, — говорит поручик Берг, подходя к брустверу с биноклем, — что под вечер солнце, как заходит, так нас лучше освещает, ему виднее, вот он и палит…

Шлеп, шлеп…

— Фу ты, дьявольщина, эти скоты читать не дают, — слышится голос рассерженного гардемарина, лежащего поджавши ноги в своей берлоге и читающего какую-то книгу, на которую, так же как и на фуражку, насыпалось порядочно земли от попавшей в бруствер пули.

— А ты не сердись, потому вредно, — замечает Берг и со вниманием что-то рассматривает в бинокль.

— Выпалил опять, ваше б-дие, — говорит молодой солдатик, осторожно высматривающий, что называется одним глазом, из-за бруствера, и при этом колени у него сами собой подгибаются и голова уморительно уходит в плечи.

Фьюить! — фальцетом запела пуля и шлепнулась в орудие, сильно зазвеневши от удара.

— Ах, земляк, земляк, — укоризненно качает Берг головой, обращаясь как бы к выстрелившему текинцу, — и не стыдно тебе казенную вещь портить?

Солдаты хохочут; поручик их любимец: вечно веселый, разговорчивый, гуманный к солдатам, никогда не кланяющийся пулям, он стал солдатам особенно симпатичен.

— Да что ты все читаешь, Александр Александрович, брось, — обращается Берг к гардемаину.

— Ах не мешай, тут брат такой раздирательный роман: убийство на убийстве.

— Вот тоже голова! Восхищается убийствами в книге; да кабы ты не читал, так сам бы убил давно пару-другую текинцев! Посмотри только, сколько их выползло!

Как бы в подтверждение слов Владимира Александровича, завизжало несколько пуль, посыпалась глина со стены Калы.

Гардемарин выскочил из своей ямы, взял бинокль и подошел к брустверу.

— Посмотри левее, против дерева, видишь четыре папахи, — указывает Берг, — вот один выстрелил, видишь дым? Ах нахал, один в красном халате бежит к башенке…

Трах, та-та-тах — затрещали берданки стрелков впереди Калы.

— Ага, пропал, видно, убит… Нет опять, эх ушел за башню!

— Петров! — кричит гардемарин. — Берданку и патронов! Живо!

— Есть! — отзывается матросик.

Через несколько минут является матросик с требуемыми предметами.

— Сколько до башни? — спрашивает моряк у Берга.

— Двести саженей с хвостиком, — отвечает тот. — Ну, стреляй, я смотреть буду в бинокль.

— Подождите, подождите, господа, и я поохочусь, — слышится голос прапорщика Ст — кина, вылезающего из низенькой двери Калы и идущего медленным шагом как раз по обстреливаемому неприятелем пути. Свистнуло несколько пуль, и прапорщик схватился за левое плечо.

— Кажется, зацепило, — проговорил он сквозь зубы и при этом посмотрел на пальцы правой руки, отнимая ее от плеча; нет ничего, крови не видать, значит, контузило только, и он пошел навстречу Бергу, бежавшему узнать, что с ним.

— Ну что? — спросил на ходу Берг.

— Пустяки, погон сорвало только. Эй, Наумов! Дай-ка винтовку да десятка два патронов, вот я им покажу, как пугать добрых людей!

— Ступайте живее, голубчик, — послышался голос гардемарина, — я уже нашел славную мишень для начала, только — чур не горячиться, стрелять с выдержкой, а то, как вчера, упустим!

— Слава Богу! Не первый день держу винтовку в руках и не первого человека подстреливать приходится, — немного обидчиво ответил прапорщик и подошел к гардемарину, зарядившему винтовку и в кого-то тщательно прицеливавшемуся.

— Ты в кого? — спрашивает Берг.

— А вот у завала, под деревом, какой-то храбрец высунулся по пояс. Ну смотри же хорошенько!

Медленно нажимает моряк на спуск. Тррах!

— Направление чудесное, но недолет, — говорит Берг, с вниманием следивший в бинокль: «кувырнется» текинец или нет.