Тимофей Чернов - В те дни на Востоке

Наступила пауза. Все замерли, посматривая на императора, который сидел за столом, склонив голову. Хирохито пребывал в глубоком раздумье. Холеное бледно-желтое лицо его казалось окаменевшим. Только чуть-чуть вздрагивали черные усики. Никто не знал, какие мысли витали в его божественной голове. Может, в эти мгновения он советовался с богиней Аматерасу. А уж она-то знает, что ждет божественную империю эры сёва [11] Эра сёва — Эра света и мира (японск.) .

Наконец, Хирохито поднял голову и торжественно повелел:

— Империя будет продолжать войну, как бы ни было тяжко моим верноподданным.

Судзуки судорожно затрясся всем телом. По его морщинистым щекам покатились слезы.

Анами и Умедзу торжествовали: то, что не удалось осуществить генералу Тодзио, сделают они.

На другой день премьер Судзуки заявил корреспондентам, что Япония отклоняет Потсдамскую декларацию и будет продолжать войну.

В штаб Квантунской армии был передан приказ военного министра: оперативный план «Кан-Току-Эн» остается в силе. Все войска перевести на предбоевые рубежи. Пересмотреть также позиции артиллерии, полевые аэродромы, места сосредоточения танков. Привести в боевую готовность бактериологическое оружие «Отряда 731» и его филиалов.

Отклонение Потсдамской декларации японским правительством Семенов считал исключительно разумным решением. Иначе зачем было готовиться столько лет к предстоящей войне с Россией. Только выжившие из ума старцы могли предложить императору пойти на такую унизительную капитуляцию. Но нашлись мудрые мужи, которые предостерегли государя от неверного шага. Умедзу — вот кто оказался дальновидным и до конца последовательным борцом за сохранение могущества Японии.

Атаман знал этого волевого, решительного генерала, фанатически преданного военным идеалам империи. Не раз встречался с ним, когда он был командующим Квантунской армией. Если бы Умедзу, а не Судзуки поставить премьер-министром и наделить такой властью, какую в свое время имел генерал Тодзио!.. Впрочем, будущее покажет. А сейчас надо готовиться к решительной схватке. Теперь уж нет сомнений — не Россия, так Япония начнет войну. Так сказал ему начальник Харбинской военной миссии Акикуса, который вызывал его к себе. Он поручил атаману проверить боеготовность русских войск армии Маньчжоу-Го. И вот он, Семенов, едет на станцию Сунгари-II, где стоит кавалерийский полк. Около станции — железнодорожный мост через Сунгари, а по соседству, в Лошагоу, военный городок с красными казармами.

Городок когда-то был построен русскими для охраны моста от набегов хунхузов. С приходом японцев в Маньчжурию здесь дислоцировался японский гарнизон. Затем был сформирован отряд из русской эмигрантской молодежи, которым командовал полковник Асано. Японцы называли отряд Асано-бутай. Позже, когда в Маньчжоу-Го была введена воинская повинность для русской молодежи, Асано-бутай вырос до полка. В это время им командовал полковник Смирнов, бывший офицер генерального штаба царской армии.

Семенов недолюбливал этого эрудированного в военных делах штабиста за его «либерализм» в отношениях к подчиненным и даже к Советской России. Конечно, Смирнов не восторгался большевиками, но и не злопыхал, как он, Семенов. Полковник обладал здравым рассудком. Атаману думалось, не окажись Смирнов здесь, он непременно стал бы служить Советам.

В военный городок Семенов прибыл под вечер, когда занятия в полку закончились. Около казарм сидели русские парни, пели с присвистом и лихо отплясывали под звуки балалаек. Атаману хотелось подойти к ним, побалагурить, как раньше с казаками. Но Смирнов повел его к себе на квартиру. Невысокий, с поседевшими висками и здоровым румянцем на щеках полковник выглядел моложе своих пятидесяти лет и прельщал душевной теплотой. Атаман несколько смягчил свое холодное отношение к нему. За ужином, выпив по рюмке чуринской, Семенов спросил:

— Как вы смотрите, Яков Яковлевич, на решение Японии по поводу Потсдамской декларации?

Смирнов не сразу ответил. К атаману он, как и многие эмигранты, питал неприязнь, считал его солдафоном, недостойным носить генеральский мундир. Вызывало отвращение и его пресмыкательство перед высокопоставленными японцами. Поэтому высказывать свои думы Смирнову не хотелось. Он ответил общими фразами:

— Шаг, безусловно, смелый. Сдаваться на милость победителя — не в характере японцев.

— Вот именно! — тряхнул заплывшим подбородком Семенов. — Сдаваться, когда силами не померились, негоже. Это хорошо понял генерал Умедзу и убедил императора бороться до конца.

«Убедить-то он смог, — подумал Смирнов, — а вот сумеет ли победить».

— Как у ваших кавалеристов настроение? — Семенов откинулся на спинку стула, глубоко запрятав под мшистыми бровями настороженные глаза.

— Готовы, Григорий Михайлович, хоть сейчас скрестить свои сабли с врагом. Ждем приказа.

— Вот и отлично. Теперь недолго ждать осталось. Бог даст, скоро ступим на родную землю. А то уж вся душа изныла по России. — Он покашлял, помотал головой, усмехаясь. — Кто бы мог подумать, что голодранцы столько лет продержатся у власти!

— Мало того, что удержались, еще и немцев разбили, — заметил Смирнов.

Лицо Семенова перекосилось от саркастической усмешки.

— Это уж, Яков Яковлевич, не заслуга Советской власти. Россия испокон веков била немцев. А вот с Японией ей не совладать. Куропаткин вон какую армию положил в Маньчжурии и без толку…

Утром атаман встал рано. Выйдя на улицу, он услышал сигнал побудки. Кавалеристы выбегали из казарм. Слышались команды унтер-офицеров. Семенов по старой привычке сделал несколько приседаний и задохнулся: покалывало сердце, ныла раненая нога. Ушло прежнее здоровье. Бодрую выправку сменила сутулость, сковала полнота. В этом году он много пережил. Весной похоронил молодую жену. Одиночество угнетало его, но от очередной женитьбы воздержался. Вот уж когда с Россией решится вопрос, тогда видно будет. А пока он вольный казак.

После завтрака, побрившись и надев генеральский мундир, Семенов со Смирновым отправились в штаб полка. Утро было солнечное. Кавалеристы скакали на лошадях через барьеры. Увидев начальство, солдаты первого эскадрона выстроились около своих лошадей. В японских фуражечках с маленькими козырьками, с саблями на боку, они дружно гаркнули в ответ на приветствие атамана. Все были рослые, статные. Родились здесь. О России имели представление только по рассказам отцов.

Семенов приблизился к вихрастому парню, эскадронному запевале Феде Репину.

— Откуда родом, молодец?

— Из поселка Оненорского, ваше превосходительство!

— Кто у вас поселковый атаман?