Юрий Стрехнин - Избранное в двух томах. Том I

Старикам порой свойственно сетовать на молодежь: и эгоистична она, и бессердечна, и слишком поздно освобождается от инфантилизма. Я не считаю, что вся молодежь такова. Однако посмотришь иной раз на солдата-новичка: парень образованный, высшей математике обучен, а в первый год службы ходит маменькиным сынком. И даже лейтенант, из училища, имеющий под началом десятки людей, за которых он отвечает и которых должен воспитывать, случается, тоже оказывается большим ребенком, к которому нужен особый подход, — пусть таких солдат и лейтенантов мало, но они есть. Чтобы стать настоящим мужчиной, еще недостаточно начать бриться или даже жениться и произвести на свет потомство. Надо еще выработать в себе чувство собственного достоинства, умение нести ответственность, причем не только за свои собственные поступки. А тем из нас, отцов, кто упрекает современную молодежь в инфантильности, иждивенчестве, может быть, стоит прежде всего упрекнуть себя. Ведь, если ребенок не научился самостоятельно надевать штанишки, в этом прежде всего виноваты его родители.

Мой разговор с Вовкой в тот вечер продолжался долго. Мы оба забыли про чай, он остался нетронутым… Все-таки мне хотелось бы знать, действительно ли прочны и долговременны его намерения насчет Фаи. Но ведь никто и ничто, никакая вычислительная машина, и даже сам он сейчас не в силах определить, насколько основательны его чувства. Ему-то сейчас, да и Фае, наверное, кажется, что у них любовь до гроба. Но рано, конечно, очень рано парню думать о семейной жизни. Я высказал ему это самым решительным образом.

Вовка, слушая меня, сжался, как еж, а потом выпустил колючки:

— Не даете, значит, родительского благословения? — И вышел быстро, так, что я ничего не успел ему больше сказать.

Весна в разгаре… На улицах нашего городка шумят ручьи — солнце быстро сгоняет снег со склонов гор, они уже перестали быть белыми. Уже возятся в рощице на окраине меж голыми черными ветвями и озабоченно перекликаются только что прилетевшие грачи.

И не замечаю, как летит время. Что значит — быть в деле! А когда лежал на положении больного, каждый час был тягуч и длинен, как серый осенний день.

Пал Саныч грозит мне самыми страшными последствиями и даже устрашает тем, что оставит меня без своей опеки — в порядке санкции за то, что я не выполнил до конца его строжайших предписаний. Я знаю, конечно, что без опеки он меня не оставит, но как бы я хотел, чтобы она мне больше не понадобилась!

Чувствую я себя преотлично. Смешными и ненастоящими кажутся мне такие недавние опасения быть уволенным в отставку. Нет, мы еще послужим, товарищ Сургин!

Верно говорят, что дело эффективнее лекарств и процедур. Пал Саныч как-то в разговоре даже обосновал это с научной точки зрения. Он считает, что, чем меньше мы думаем о болезни, тем меньше даем ей овладевать собой. Психотерапия. Но действует Пал Саныч все же вопреки этой теории, и коли «засечет», что ты болен, так уж не даст покоя, и психотерапию вытеснит самой обыкновенной. Недавно ему удалось снова загнать меня в постель — на целых два дня.

Случилось же, однако, так, что психотерапия «сработала» неожиданно и эффективно. И этому положил начало сам Пал Саныч.

Придя ко мне в одно прекрасное утро, он, измерив мне давление, сказал с довольным видом:

— Ну, что ж, хорошо уже, что нет ухудшения. Теперь лежите спокойненько, на службу не спешите, обстановочка сейчас такая, что лучше вам там не появляться…

— Это почему же? — встревожился я.

— Приказ о начале учений поступит вот-вот. В девять генерал собирал всех начальников дивизионных служб и давал предварительные указания.

— А почему же мне ничего не сообщили? Что, уже списали со счета?

— Да что ж вам сообщать, милейший? — искренне удивился Пал Саныч. — Вы же на постельном режиме!

— К черту режим! — вырвалось у меня. Я хотел тотчас же встать, но сдержался, дабы не огорчать добряка доктора. Дождался, пока он ушел, и сразу же заторопился к себе в политотдел.

Разве мог я отсиживаться дома?

…Итак, учения начались. Сегодня на рассвете полки подняты по тревоге и вышли в поле.

Как всегда перед учениями, работы у меня и моих политотдельцев было невпроворот. В политотделе почти никого не оставалось — все разъехались по частям. Да и я не стал сидеть на месте, после того как мы с Порываевым и начальником штаба, уже зная, что дивизия будет отрабатывать, встречный бой, обсудили, какому полку доверить выполнение главной задачи — действовать впереди. Мы единодушно сошлись на том, что лучше всего поручить это Рублеву, учитывая его опыт и способность быстро и верно оценивать обстановку.

Почти сутки безвылазно провел я в частях, проворачивая всю ту работу, которая, хотя и ведется обычным порядком, становится особо напряженной перед выходом на учения. Провести на местах инструктаж политработников, побывать на собраниях партийных и комсомольских организаций, помочь их секретарям в расстановке сил, в подборе агитаторов да, наконец, просто поговорить с солдатами — этому требуется отдать не только время и силы, но и душу. Сидя в политотделе, всего не исполнишь. Да и не могу я по части мобильности отставать от подчиненных. Они — народ в основном молодой, подвижный, засиживаться у себя за столами не любят. Мой помощник по комсомолу Бахтин — тот вообще постоянно пропадает в подразделениях. А уж о «капитанском корпусе» — так мы шутя зовем инструкторов, они у нас все, как на подбор, капитаны — и говорить не приходится.

А теперь мы уже далеко от нашего гарнизонного городка, на марше.

Более трудных условий для учений, пожалуй, и выбрать было нельзя. В самом разгаре весенняя распутица. Сверни с дороги — и сразу завязнешь. Только гусеничные машины да колесные бронетранспортеры с их толстыми резиновыми обутками проходят беспрепятственно. Да и то не везде. Все речки, даже ручейки, еще недавно затаенные под снегом, разыгрались вовсю. Словно опьянев от изобилия воды, они скачут по камням, оплескивают скалы, до которых в обычное время им не добраться, треплют и бьют о камни ветки, коряги, стволы деревьев — все, что весенние потоки сносят с гор.

Под мостами и мостиками вода ревет угрожающе, трясет их, словно спеша, пока еще обладает недолговечной силой, показать ее. Весна в этом году быстротечная, стремительная, солнце сияет во все небеса, ни единая тучка не набежит на него, и едва начала звенеть первая капель, как уже согнало весь снег. Словом, проходимость местности, говоря военным языком, неважная.

Проходимость…

Въелась же в меня за годы службы привычка даже явления природы оценивать с точки зрения применения к военному делу. Нет чтобы просто полюбоваться бурно играющей по камням, ошалевшей от весеннего перепоя речкой — обязательно подумаешь: как быть, если придется переправлять через нее людей и технику? И берег такой реки — скалистый, поросший лесом — для меня не просто живописный, радующий глаз своей диковатой красотой пейзаж. Нет, ведь обязательно подумаю: а что, если по нему пройдет передний край — где лучше оборудовать позиции? Или — как наступать на такой рубеж, если на нем противник?