Юрий Стрехнин - Избранное в двух томах. Том I

Я говорил и о том, что Советская власть не намерена мстить им, даже если кое у кого из них и замараны руки в крови, что власть хочет одного — чтобы они быстрее вернулись в свои семьи и стали бы трудиться так же, как трудятся все люди, счастливые тем, что окончилась война.

Высказывал я, наверное, весьма простые мысли, но высказывал, как видно, с чувством — слушали меня очень внимательно. Похоже было, мне верят…

Я окончил. Ответил на несколько вопросов. Слушатели мои переглядывались, о чем-то вполголоса совещались. Не скрою, смотрел я на них с тревогой. Выслушать-то они меня выслушали… Но по-всякому может повернуться. Правда, при мне пистолет. Но что я могу сделать один против целой толпы? А ведь среди них, наверное, есть и такие, которые не прочь бы представить своему бандитскому начальству живого офицера, да еще с солдатом и с машиной.

Но окончилось все благополучно. Один из моих первоначальных «проводников» снова забрался в машину, чтобы вывести ее обратно на дорогу, и мы поехали…

Добравшись до командного пункта дивизии, я немедленно доложил о случившемся. Признаюсь, на душе у меня было скверно. По тем временам я мог скорее рассчитывать на то, что меня «привлекут», чем на то, что похвалят: криминалом для некоторых могло быть уже то, что я беседовал с бандитами, а не вступил с ними в схватку, и то, что я был отпущен ими, а не убит…

И действительно, началось расследование. Оно длилось не один день — меня вызывали несколько раз. Один бдительный товарищ, который проводил это расследование, упорно допытывался, как же я вел себя в кругу бандеровцев, хотя я ему без утайки рассказал все, а водитель машины подтвердил сказанное.

В самый разгар расследования стало известно, что полк расформировывается в связи с общим послевоенным сокращением. Вскоре моему расследователю уже не надо было заставлять меня приезжать к нему — офицерский резерв, в котором я оказался, был расквартирован в том же городке, где находилось все управление дивизии.

Каждому, кто побывал в свое время в резерве, наверное, хотелось скорее расстаться с этим томительным местом, в котором ты хотя и при всем своем звании, но без должности — просто рядовой, где дни хотя и заполнены кое-какими занятиями, но занятиями не столько необходимыми, сколько придуманными для того, чтобы время не протекало совсем уж впустую, только в гаданиях и предположениях, что день грядущий и отдел кадров тебе готовят, куда, кем и когда наконец тебя пошлют. А у меня к томлениям, обычным для «резервистов», прибавлялось еще одно: чем кончится разбирательство по поводу моей политбеседы с лесными бандюками?

И вдруг произошла неожиданная встреча, которая круто изменила мою судьбу.

Там, в резерве, я встретил полковника Александра Ивановича Рязанцева. Мы познакомились с ним осенью сорок четвертого года, в горах северной Венгрии, под Мишкольцем. Он был тогда всего лишь майором, служил в политотделе дивизии, и его угораздило приехать к нам в полк вручать вновь принятым партийные билеты за несколько часов до того, как мы, наступая, попали в окружение. Обстоятельства сложились так, что при прорыве из окружения я и Рязанцев оказались рядом. Это случилось во время ночного боя в лесу, когда немцы начали теснить нас, пытаясь вновь сомкнуть кольцо. Я и несколько солдат, пробивавшихся вместе со мной, вынуждены были залечь — пули секли воздух над нашими головами, срезанные ими ветви падали на нас. В этот трудный момент откуда-то из кустов появился Рязанцев с одним из наших солдат. Они тащили немецкий ручной пулемет «МГ», наверное только что подобранный там, где наши прорывались через заслон врага. Через несколько секунд этот пулемет уже начал стрелять туда, где в темной чаще искрили вспышки выстрелов немецких автоматов.

Под прикрытием пулеметного огня мы с Рязанцевым подняли горсточку бывших с нами бойцов в атаку. Немцы в темноте не смогли разглядеть, что нас совсем мало. Наша отчаянная дерзость ошеломила их. Нам удалось вырваться. Всю ту ночь, пока мы окончательно не выбились из окружения, Рязанцев был рядом со мной.

Ничто так быстро и прочно не сближает людей, как бой. Когда после прорыва Рязанцев уезжал обратно к себе в политотдел, мы расставались с ним уже как старые боевые друзья, хотя до этого знали друг друга немногим более суток. Потом мы почти не встречались, а сразу же после войны я совсем потерял Рязанцева из виду. И вот вдруг во дворе казармы, где помещался резерв, меня окликнул совсем еще молодой, моих лет, полковник — оказалось, что это Рязанцев.

Я рассказал ему обо всем, что произошло со мною.

— Ай да молодец агитатор! — расхохотался он. — Какое может быть расследование? Да вас, дорогой мой, наградить надо: бандеровцы-то выходят, сдаются, тает это лесное войско. Наверняка и ваша пламенная речь сработала.

Я усомнился в эффективности этой моей речи, но Рязанцев твердил уверенно:

— Сработала, безусловно сработала!

Узнав, что я хотел подать рапорт об увольнении, но раздумал и жду назначения, еще неизвестно кем и куда, Рязанцев предложил:

— Что, если бы вам пойти на политработу?

Я растерялся, не знал, что ответить… Собственно, я не собирался стать политработником. И вообще еще не окончательно был убежден, что мне следует насовсем оставаться в армии.

А Рязанцев продолжал настаивать:

— С бывшим вашим замполитом Симеоновым виделся я недавно в округе, про вас говорили. Я ведь кадры для новой дивизии подбираю. Моторизованная формируется на базе сокращаемых. Я назначен туда начальником политотдела. Пойдете на должность агитатора полка? С кадровиками я все улажу.

Предложение Рязанцева было для меня неожиданным. Ведь он мог предложить должность не мне, а кому-то из опытных, прошедших войну политработников, тем более что в связи с сокращением армии многие из них подлежали демобилизации. А я и в партии только с войны, и опыта новой для меня работы почти не имею. А главное — как же с мечтами о возвращении к довоенной жизни?.. И Рина так надеется, что я скоро приеду насовсем, ждет меня…

Обо всем этом я откровенно поведал Рязанцеву. На это он мне ответил так:

— В армии вам еще послужить все равно придется. И, наверное, не один год. Дельными офицерами, такими, как вы, не разбрасываются. Так лучше служить на той должности, которая вам больше по душе. Я же знаю, имеете к людям подход. У вас это получается. Еще той ночью, когда из окружения с вами выходили, увидел — получается. А это для политработника главное.

Оказалось, что Рязанцев прекрасно осведомлен о том, как во время войны я работал парторгом штаба в своем полку, как выполнял поручения Симеонова, довольно часто просившего меня провести беседу с бойцами где-нибудь в подразделении или выступить на митинге. Признаться, прежде я никогда не был любителем ораторствовать и не стремился на трибуну, напротив, на собраниях выступал только в силу крайней необходимости, лишь когда, как говорится, брало за живое. Но на войне — другое дело. Там «за живое» берет куда чаще, чем в мирной жизни.