Юрий Стрехнин - Избранное в двух томах. Том I

Вот еще на одном лице останавливается мой взгляд.

Рядом с Петровичем — полноватый, с уже приметными пролысинами, прищурил глаза от солнца… Это моряк, капитан второго ранга Желтовский. А перед нами, развалившись на песке, лежит, опершись на локоть, загоревший до черноты, крепко сколоченный, с фигурой спортсмена, капитан Иванников. На снимке еще несколько человек, сидящих тесно друг к другу. Но мой глаз выхватывает из множества лиц только эти. Почему?

…Теплый вечер. Ласково плещут чуть заметные волны, мягко накатываясь на песок. Мы, четверо, только что искупались в последний раз, обсыхаем. Глядим на солнце, налившееся малиновым цветом, похожее на перезревший плод, который уже не в силах выдержать ветвь, — оно медленно склоняется к морю, подернутому вдалеке сумеречной дымкой, солнце вот-вот коснется его и канет в нем. На пологих, гладких волнах медленно, как бы дремотно движущихся к берегу, — синевато-алый отблеск заката. Еще несколько минут, и волны, когда солнце скроется, утратят свой блеск, станут матовыми, но еще долго на них будут лежать розоватые отсветы.

Не первый день мы провожаем солнце на этом берегу…

Разговаривать ни о чем не хочется, каждого охватила та истома, которая наступает после дня, проведенного в объятиях ласкового моря и на теплом, податливом песке.

Молчание первым нарушает Желтовский:

— А хорошо, братцы, всей кожей и всей душой ощущать мир и благоволение… Вот гляжу на эту водичку и вспоминаю — в сорок третьем, недалеко от этих мест, я десант высаживал, под огнем. Кипело море… Тут, на Черном, я воевать начал, тут и отвоевался…

— За год до конца войны, как и весь Черноморский флот? — спрашиваю я.

— Нет, через полтора года после войны, — отвечает Желтовский. — Я же тральщиком командовал. Море пахал.

— И выпахивали что-нибудь?

— Выпахивали… Тут этого добра хватало.

Желтовский задумчиво, неторопливо рассказывает, что после войны возле берегов было обнаружено немало мин, затаившихся на дне и плавающих — сорванных штормами со своих мест.

— Может быть, и до сих пор еще какая-нибудь из года в год по волнам мотается, своего часа ждет, чью-то смерть бережет… — говорит он под конец.

Из нашей четверки только я и Желтовский прошли, через войну. Капитан Иванников был курсантом, когда она кончилась, на фронт не успел. А Володя совсем мальчишкой был, да и жил где-то в деревне близ Тюмени, в местах от войны весьма отдаленных. Все мы в этот вечер меньше всего были настроены рассуждать о войне. Но после того, что мы услышали от Желтовского, разговор как-то само собой пошел о ней. И главным образом не о той войне, после которой прошло уже довольно много лет, а о той, которая может в любой день начаться. Еще свежи в памяти были недавние по тому времени события в Ираке, Ливане, Иордании, Сирии. Мы знали, какое напряженное положение было на нашей границе с Турцией, совсем недалеко от мест, где мы так безмятежно проводили свои отпуск. И знали, что далеко-далеко на востоке, на берегу Тайваньского пролива, не умолкают пушки. Искры пожара, который мог охватить всю землю, тлели тогда в разных концах ее, разгораясь порой в заметное уже издалека пламя.

Мы молча слушали, как Желтовский, глядя в тускнеющее море, говорил в раздумье:

— Сидим мы здесь на песочке, и кажется — во всем мире такая тишь, и волна штилевая, чуть слышно лопочет… И на душе покой, и не хочется нарушать его никакими мыслями о том, что где-то есть такой берег, на котором вот так открыто сидеть — смертельно опасно. Есть ведь такие берега…

— Не хочется — так зачем же думаете? — перебил Желтовского, усмехнувшись, Иванников. — И вообще, хватит тут лирикой заниматься! Пойдемте лучше в преферансишко перекинемся.

Никто не откликнулся на предложение Иванникова, а Желтовский, тот вроде и совсем не расслышал его слов, смотрел в море, на котором все бледнее и бледнее становился отсвет канувшего за горизонт солнца.

— А может быть, сюда картишки принести? — не унимался Иванников. — Здесь еще долго светло будет… Петрович, сбегай-ка!

Но Володя не шевельнулся. Наверное, и ему не хотелось ничем нарушать очарования этого закатного часа. А Иванников, похоже, не понимал этого… Но он замолчал, видя, что никто не откликается на его предложение.

Так мы все молчали, лежа на теплом песке, смотрели в еще розоватую от заката даль, думали каждый о своем. А я думал о тех словах, которые только что произнес Желтовский: «А ведь есть такие берега…» Он, как и я, как все мы, пережившие войну, наверное, никогда не сможет забыть ее и навсегда сохранит в душе чувство настороженности, тревоги: «А что, если снова?», свойственное людям нашего поколения. Но почему — только нашего? Вот лейтенант Володя Петрович, по внешнему облику фатоватый — ох уж эти его пошлые усики, никак не может понять, что они вовсе не красят его лица. А впрочем, пусть носит какие ему угодно, дело не в усиках… А парень он серьезный, думающий. И в училище он пошел, я знаю, по призванию. Когда в прошлом году окончил училище, то попросился, чтобы назначили в Закавказский округ. Почему? На этот вопрос Володя, покраснев, как девочка, ответил мне так: «В случае чего — поближе». Парень считал, что на юге у нас самая «горячая» граница. Может быть, так оно в то время и было…

Помню, как наше общее молчание нарушил Желтовский:

— Черт возьми, как быстро жизнь катится… Давно ли я был в том возрасте, в каком сейчас наш уважаемый Петрович. Был я горд и счастлив, что кораблем командую, хотя корабль тот из самых малых тральщиков на флоте, команду имел всего двадцать шесть военно-морских душ…

— Наш Петрович, наверное, тоже был так же счастлив, когда в первый раз взвод принял. — Иванников лениво повернулся к Володе: — А, Петрович?

Петрович промолчал. Уже не впервые я замечал, что он отмалчивается, когда Иванников говорит с ним таким вот снисходительно-покровительственным тоном. Отношения между ними как будто приятельские, но все время я ощущаю в них какую-то натянутость. И причина, мне кажется, вовсе не в том, что Иванников — капитан, а Володя — только лейтенант. Мне кажется, что Володю с Иванниковым связывает главным образом лишь то, что они живут в санатории в одной комнате и питаются за одним столом. Общего между ними мало.

А Желтовский, наверное, и не заметил, как неловко повис в воздухе вопрос Иванникова, и продолжает вспоминать вслух — за ним водится такая слабость, простительная, если учесть его возраст — он постарше меня.

— Только подумать, — с улыбкой, словно иронизируя над самим собой, тем давним, рассказывает Желтовский. — В субботу, двадцать первого июня сорок первого года, сидели мы вот так же на песочке на берегу с моей дражайшей Ниной Николаевной и планировали, как на следующий день, в воскресенье, в загс отправимся, для оформления отношений. А пришлось мне не в загс, а на корабль, по готовности номер один, еще до того, как солнышко взошло. А утром мы уже бухту тралили и смотрели в небо: не летит ли снова немец…