Анна Потерпеева - На войне и в тылу — по-фронтовому

Мамаша придет иногда, принесет вкусные лепешки из картофеля, тетка (она повар) — кусочек хлеба поджаренного.

Как-то утром старшина выстраивает нашу группу и командует: «У кого 8 классов и больше — выйти из строя!» Оказалось нас человек восемь. Так мы попали в Урюпинское пехотное училище, эвакуированное в Пермь. Через шесть месяцев мы — добровольцы — в составе маршевой роты в новеньком обмундировании были направлены под Курск.

На станциях встречные эшелоны с ранеными, бинты, кровь. Тот без ноги, тот без руки. Жалеют нас: «Детки, вам бы еще с мамкой быть». Но мы не расстраивались. Мы уже тогда твердо верили в нашу победу. Правда, не знали, каким тяжелым будет путь к ней.

Восьмого августа прибыли на станцию Арбузово под Курск. И вот мы во втором эшелоне. Видимо, еще боялись пускать нас в бой.

В это время под Курск пришла 75-я гвардейская стрелковая дивизия из-под Сталинграда. Почетное звание она заслужила там. Нас в нее и включили. Я смотрел на бойцов-гвардейцев, как на старших братьев, на них равнялся во всем. С этой дивизией я прополз и прошагал не одну сотню километров по Украине. Продвигались мы в основном вдоль железной дороги, форсировали реки. Под бомбежками и обстрелами.

А началось все так. Наши взяли Орел и Белгород. И мы тоже с боями продвинулись километров на сто пятьдесят в направлении Сумской, затем Черниговской областей и попали в сильные бои под Бахмачем. Хорошо помню свой первый бой. Бежим по кукурузному полю, кругом свистят пули. Все бегут, и я бегу. Все стреляют, и я стреляю. Вперед! Вот и окраина, первые дома… Боевой опыт придет позже.

В Нежин наш полк ворвался первым. Москва салютовала в честь нашей дивизии, и она стала называться Бахмачско-Нежинской.

А в Семиполках собрали нас и объявили, что скоро будем освобождать Киев. Десну переходили вброд. Обмундирование связали в узлы — октябрь уже, вода обжигает — перебрались на ту сторону. Ивняк по берегу. Но ни обсушиться, ни закурить нельзя. Оделись и снова — вперед.

В числе первых выскочили к Днепру. Сейчас места, где форсировали, закрылись морем. Нам пришлось два раза переправляться. Там старый рукав Днепра, узенький и новый, широкий и полноводный, между Семиселкой и маленькими деревнями. Вот здесь нам было трудно. Противоположный берег высокий, с него все пристреляно. А на нашем только кустарник да камыш. Мы начали готовиться к переправе. Раздобыли лодки, штук десять-пятнадцать. Саперы разбирали старые домишки в ближних деревнях, сбивали плоты из бревен и досок.

Под утро — на реке еще туман — командир приглушенным голосом строго повторил наказ: не курить, не разговаривать, грести тихо. И скомандовал: вывести лодки и плоты из камыша.

На плоту нас было восемь человек. В центре — батальонный миномет. Плот, конечно, дал осадку и двигался не очень ходко, хотя мы гребли изо всех сил палками, досками, прикладами, касками. Под прикрытием тумана прошли не меньше половины реки. Тишина. Уже кое-где стали различать высоченную стену берега. Но, видно, те, кто переправился, обнаружили себя. И началось! Река закипела. Огромные столбы воды поднимали разрывы снарядов.

Метрах в 30—40 от берега наш плот перевернуло, разбило. Я ухватился за бревно. Оно скользкое, а в руке вещмешок, в нем патроны, гранаты. Еле добрался. Только почувствовал почву — бегом вперед. С тебя течет, а надо дальше от берега, чтобы не скинули. И так — каждый! Начинается атака. Вперед! Ура! Но у врага все пристреляно. Приходится окапываться. Песок осыпается, в уши, в нос лезет. А плацдарм надо занять. Артиллерия с того берега расчищает нам путь, беспрерывно бьет по высоким огневым точкам. Но продвигаемся медленно, оружие-то у нас только легкое. Двое суток мы отбивали бешеные атаки врага. Наконец во фланг вышли другие части, и мы сломали сопротивление.

И вот тут-то меня контузило. Рядом ударила мина из немецкого шестиствольного. Они рвутся с таким оглушительным треском. И дальше — провал. Сколько я лежал, два-три часа, а может, сутки в воронке от снаряда, засыпанный полностью. Меня вытащили солдаты из соседней части. Видят — автомат, потянули, а ремень на руку у меня был намотан… Не слышу ничего, только по губам вижу, что-то они говорят. Отвели в медсанбат. Дня три там побыл. Вот тогда-то и вспомнил, что в день переправы мне исполнилось 18 лет. Однако не до этого было. Немножко стал слышать — и в бой!

Попал я уже в другую часть. Это была 322-я гвардейская стрелковая дивизия. Смяли мы днепровскую оборону, а дальше памятны сильные бои за Киев и ночной штурм горящего города. Потом снова шли вдоль железной дороги. Особенно яростное сопротивление — не меньше, чем на Днепре — встретили под Житомиром. Запомнился Радомышль. Только мы приготовимся в наступление, фашист — в наступление: контратаковал ежечасно, пускал танки большими группами. Здесь меня второй раз царапнуло осколком в грудь.

Житомир мы обошли с севера, от Радомышля. Бои были жестокие. Город два раза брали. Немцы никак не хотели отдавать такую важную магистраль, удерживали любой ценой. Танковые контратаки бывали ежедневно по несколько раз. Но Житомир в конце концов мы взяли. И снова — упорнейшие бои под Шепетовкой, Полонной.

Сильно сопротивлялся противник в Сбараше. Контратаковал без конца. А ведь это февраль — март. Распутица страшная. Танки, машины, вспомогательные орудия, самоходки — вся эта техника отстала. Приходилось одной пехоте взламывать оборону врага.

Когда первый раз Тернополь взяли, там оказалось около 700 машин. Мы захватили огромные склады с оружием, продовольствием. А 11 марта ранним утром враг нас контратаковал, обойдя город с фланга. Завязался ожесточенный бой.

Заменив связиста, я побежал восстанавливать связь, тогда и был ранен разрывной пулей в правую ногу. Помню, увез меня на подводе прямо из боя пожилой дядька с бородой. «Сынок, давай!» — забросал меня соломой на телеге и помчал. Кругом стрельба, грохот.

Из медсанбата был я переправлен в тыл, город Кирсанов Тамбовской области. Гипс наложили. Пробыл я там до июня. Постепенно стал восстанавливаться нерв, двигаться пальчики: медсестра по несколько раз в день заставляла выполнять упражнения. Наконец сняли гипс, и я с палочкой явился на комиссию. Меня направили в запасной полк. Похоже, теперь я непригоден для пехоты. Многих посылали учиться. Какая у тебя специальность — неважно. Какую надо — такую и готовили. В то время, вероятно, требовались стрелки-радисты на штурмовик ИЛ-2. И я попал в школу воздушных стрелков. Был очень рад этому. У меня, бывшего пехотинца, любовное отношение к летчикам. Сколько раз они спасали нас от фашистских бомб и танков.

Проучились мы до февраля 1945 года, получили новую технику и поехали снова на фронт, под Будапешт. Однако первое время я летал не часто. Пилоты предпочитали опытных обстрелянных радистов.